Зори лютые - Борис Тумасов

* * *

Огневой наряд везли на волокушах. На луговых травах волокуши скользили, как по снегу, но на песчаной земле запряженные цугом кони тащили с трудом. И тогда пушкари дружно брались за постромки, шумели: «Эх-да!»

Степанка слезал с коня и тоже вместе со всеми толкал волокушу.

Великий князь взял Степанку в поход старшим над пушкарями. Бояре недовольны, экую честь государь воздал холопу! Но против воли великого князя слова не вымолвят. Уж такие времена настали, когда служилый дворянин выше боярина.

Сам Василий дальше Нижнего Новгорода не пошел. На Казань послал воевод, а Волгой вниз с попутным ветром судовую рать.

Не встречая сопротивления, полки вступили в землю черемисов[25].

Где дорога жалась к реке, близко видели струги. Ратники меж собой перебрасывались шутками:

— Эй, много ль рыбы изловили?

— Айдате к нам, на парусах вольготней! И-ии!

Воеводы на взгорочек выехали, встали, полки пропускают.

Репня и Вельский посмеиваются:

— Казанцы небось торбы увязывают.

— Так и до Казани дойдем, ни одного ордынца не повстречаем…

Воротынский помалкивал. Тронул коня, обронил:

— Велите дозорам в оба глядеть.

Чуял воевода, затевают что-то ордынцы.

Вторые и третьи сутки идут русские полки к Казани. Но вот дозоры по левую руку донесли: «Орда двумя туменами показалась. А с ними черемисы конные».

Остановились полки, воеводы повернули ратников навстречу ордынцам. Пустив рой стрел, казанцы отошли. Но едва московские воеводы велели двигаться дальше, как орда снова объявилась. И опять остановились русские полки, изготовились к бою. А конная орда, помаячив вдалеке, скрылась.

Близилась к концу первая половина лета. Теперь полки двигались медленно, ждали внезапного нападения.

Вскоре ордынцев заметили позади войска. Не меньше тумена их следовало за русским огневым нарядом, грозили пушкарям.

Остановил Воротынский полки. Суда к берегу причалили, спустили паруса. Наскоро сошлись воеводы думать: на Казань ли идти, назад повернуть? И порешили: надо ворочаться.

* * *

На левобережье Волги, у впадения в нее Суры-реки, построили город. Делали всем войском. Высокие прочные стены из бревен обнесли валом, а в ров запустили воду.

Для люда, что будет жить в городе, срубили дома. Посаднику возвели просторный терем.

Назвали город по имени государя и реки — Васильсурск. В двух конных переходах от Казани поднялся новый русский город.

До самых холодов стучали топоры над Волгой, а когда навесили железные ворота, послал воевода Воротынский Степана в Нижний Новгород к государю с известием. Да спросить: как быть дале?

Добрался Степан в Нижний Новгород и в тот же час поспешил на посадниково подворье.

Узнав про гонца, великий князь велел впустить его немедля. Едва Степан порог переступил и еще государю поклон как следует не отвесил, а Василий уже с вопросом:

— Что о городе скажешь?

— Стоит Васильсурск, государь! — выпалил Степан.

Василий доволен, радости не скрывает.

— Вот так. Добрую весть ты привез мне.

Заложив руки за спину, великий князь заходил по горнице, рассуждая сам с собой:

— Отныне напрочно осядем в Казанской земле. Настанет час, из Васильсурска в Казань шагнем.

Степан молчал, слушал.

Но вот Василий задержался на нем взглядом.

— Тебе, Степан, ехать немедля в Москву. Надобно лить пушки, крепить город огневым нарядом. А с будущего лета сядешь ты, Степан, васильсурским воеводой. Слыхал?

* * *

Из формовочной Сергуне видно, как, держа коня за уздцы, Степан шагает по двору. На нем короткая, крытая сукном шуба, отороченная куницей шапка.

Глядит Сергуня: Степанка это и не Степанка. Обличье прежнее, а весь он уже не тот. Идет важно, уверенно подминает теплыми сапогами первый искристый снег, на люд глядит хозяином.

Намедни бахвалился перед мастеровыми:

— Посылает меня государь на воеводство в Васильсурск-город. Отольем осемь пушек боя дальнего и осемь затинных пищалей, да еще ашнадцать мортир, и с ними укачу.

Игнаша окликнул Сергуню, оторвал от раздумий:

— Пойдем к печам, скоро медь пустят.

А Москва в ожидании. Ратники из казанского похода возвращались. Князья с боярами да митрополит с попами и монахами сошлись в соборе, готовятся к встрече великого князя. Государь подъезжал к городу.

В Кремле выглядывали гонца. Тот появился около полудня, осадил коня у соборной паперти, в стременах приподнялся, крикнул во весь дух:

— Едет!

И шапку с головы долой, замахал.

Разом торжественно и плавно загудели в морозном воздухе колокола. Вторя им, запели благовест малые и большие колокольцы на всех московских звонницах. Взлетели с крыш стаи птиц, закружили.

Сверкая ризами, отсвечивая золотом хоругвей и крестов, медленно тронулись навстречу великому князю и государю попы. Опираясь на посохи, потянулись князья и именитые бояре.

Величавый перезвон колоколов поплыл над зимней Москвой, над замерзшими речками, повис над Пушкарным двором…

Сгрудившиеся в ожидании плавки мастеровые прислушались.

Сел Степан в седло, снял шапку, тряхнул белесыми кудрями и, приподнявшись в стременах, вперил палец в небо:

— Вот она, Русь наша московская! Чуете?

Сергуня сам того не ждал от себя, из толпы подался, взял коня за повод. Снизу вверх заглянул Степану в очи. Мелькнула мысль: «Эвона, лик в морщинах и седина виски прихватила…»

А вслух иное произнес:

— Эх, Степан, и в дворянах служилых ты ныне числишься, и с боярством породнился, а до сих пор не уразумел, где она, Русь!

Перевел дух, снова заговорил:

— По мне, она вот в них, — он повел широким жестом по толпе мастеровых, — да в Пушкарном дворе, да в Москве с городами иными и селами!

Везут государя в Москву. Воевода васильсурский. Государева кончина

На исходе год тысяча пятьсот тридцать третий. Поздняя, сухая осень. Ночи морозные, звонкие. Небо темное, в крупных ярких звездах. По утрам горят алые холодные зори. В чистом воздухе далеко слышно, как фыркают кони и скрипит полоз по жухлой листве.

Растянулся государев поезд. Впереди вышагивают дворяне, всматриваются в дорогу. Не наскочить бы полозу на кочку, не тряхнуло бы колымагу.