Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников

И, тем не менее, Аля не спешила сворачивать экскурсию. Не тратя попусту спичек, лавируя между погребальными грудами скорее наугад, чем по памяти, стараясь не пораниться осколками былой роскоши, она пересекала огромную пещеру по диагонали. Привычно загибала пальцы, подбадривала себя ничего не значащими фразами, которые порой умещались в одно-единственное слово: «подруга». Было тяжело, мокро, колко и больно, но перед ее мысленным взором стоял гладкий, словно вылизанный временем холм, похожий на спину не до конца закопанного мамонта. То место, где они с Тошкой так замечательно пировали, а потом спали, а в промежутке между едой и сном еще и занимались этим. Оно манило Алю, как финишная ленточка – бегуна, как свет далекого костра – заблудившегося в лесу путника… ил и бабочку-однодневку, которой так и так не дожить до рассвета. Ну и пусть!

Она доползла. По отсутствию обломков вокруг поняла, что добралась до той самой полянки посреди сталагмитовой рощи, в центре которой вырастал из земли пологий холм. Вытянула руку вперед и поползла медленнее, чтобы не врезаться невзначай. И чуть не ухнула в какую-то непредусмотренную экскурсионным планом трещину или канаву, еле-еле успела отпрянуть.

Первые две спички оказались слишком ломкими, третья упала на влажный пол, так что бестолку подбирать – намокла; у четвертой взорвалась серная головка, оставив на гладком боку коробка свой обгоревший черепок. И только пятая осветила ночь робким желтоватым огоньком.

Аля даже не удивилась. Собственно, с какой стати бездушная природа, превратившая Колонный Зал в Зал Обломков, должна была пощадить милый Алиному сердцу холмик? Из уважения к ее сентиментальным воспоминаниям?! Увы… Сейчас холм походил на вскрытую могилу. На оскверненный алтарь. Как будто закопанный мамонт пробудился от тысячелетнего сна, повел могучими плечами, поднял голову… И ушел. Оставив после себя не трещину и не канаву, а какую-то на удивление глубокую дыру. Аля перегнулась через край, опустила вниз руку со спичкой, силясь разглядеть дно, и негромко вскрикнула, когда пламя обожгло пальцы. Летящая спичка горела долго, неправдоподобно долго, а когда наконец погасла, так и осталось неясным, достигла ли она дна и там угодила в лужу или сама догорела еще в полете. Впрочем, какая разница?

Вот так, подумала Аля, все, что нам кажется дорогим и важным, на самом деле представляет собой хрупкую грань, чье единственное назначение – не дать нам свалиться в такую вот дыру. В мрачную бездну с тесноватым входом, рваными краями и надписью «ОТЧАЯНИЕ», выложенной камнями на дне.

И стерженек в самом центре ее естества завозился, заворочался, как будто протестуя против столь безрадостного вывода. «Очень вовремя!» – подумала Аля.

Никогда еще обратный путь не казался ей таким долгим, трудным и бессмысленным.

Хотя почему бессмысленным? У нее ведь осталось целых четыре кусочка сахара. И половина вафли, не стоит забывать – целая половина вафли! Большая половина вафли! Лучшая!.. Сколько можно нарезать круги, подобно цирковой лошади? Сегодняшнюю программу она отработала сполна, даже переработала, продефилировав среди обломков Колонного Зала, и теперь требует заслуженного лакомства.

Равнодушно, как и положено усталой лошади, она один за другим побросала в рот четыре куска сахара. Разгрызла, разжевала, проглотила. Запила водой. На десерт закусила железнодорожной вафлей, прочностью не уступающей шпалам и рельсам. Выхлебала фляжку до дна. Удовольствия от еды не получала, только калории. Отдаленный трх-трх-трх где-то на пути от Семикрестка давал понять, что энергия Але понадобится, и очень скоро.

– Наглеешь, тварь? – спросила Аля у невидимого потолка. – Не можешь дождаться, пока я засну?

И эхо подыграло ей скептическим:

– Ну-ну!

Страха не было. Только нож в правой руке. Не подведи, блокиратор! И тяжеленький бесформенный камушек в левой. Выручай, полудрагоценный! И пустая канистра у ног, на ее стенках еще осталось несколько капель керосина. Спасибо вам, странные сны. Теперь я умею скручивать фитиль из чего угодно, даже из старого, некогда голубого носка. И коробок с девятью уцелевшими спичками – чуть меньше, чем у героини андерсоновской «Девочки со спичками», но где вы здесь видите девочку?!

Давай, Минотавр! Ариадна – хорошо, что гаврики не слышат! – уже заколебалась тебя ждать…

– А если не получится? – робко подала голос прежняя, ни в чем не уверенная Аля. – Если ни нож, ни камень, ни маленький взрыв керосиновой бомбы не убьют ужасную тварь?

– Тогда… – усмехнулась в ответ Аля новая, напрочь забывшая о страхе, сомнениях, жалости, боли и… черт!, она уже не помнит, о чем еще! – Тогда у нас останется только один выход – сильно ткнуть лезвием вот сюда, на три пальца влево от вывернутого наизнанку пупка. Чтобы одним ударом – обоих, себя и ребенка…

Девочку?!! Ты с ума сошла! Неужели у тебя поднимется рука? Вспомни, как вы мечтали о ней! Как радовались, когда у вас наконец-то получилось. Как сверкали твои глаза, когда ты выходила из консультации – ярче, чем снег на солнце и солнце в снегу. Как Тошка всю неделю ходил счастливый и гордый, словно вожак павлиньей стаи. Как наконец-то прикусила язычок вечно правая мама, еще двадцать лет назад предупреждавшая: «Дочур, не сиди на холодном!»

Я помню. Но лучше уж так, чем… Сколько, по-твоему, у этой восьмиглазой твари ртов? Небось, четыре?

Да, лучше уж так.

Подруга…

Аля не сомневалась, что в случае чего не отдаст коварной гадине ни себя, ни своего нерожденного ребенка. Но как же важно, чтобы в моменты обостренной нервозности нашелся кто-нибудь, кто просто погладил бы по руке и сказал: «Не волнуйся, ты все делаешь правильно». Но нет никого. И тогда Аля погладила себя сама-по руке, сжимающей нож, и сказала:

– Не волнуйся, ты все делаешь правильно.

И не узнала собственного голоса.

«Трх-трх-трх» – раздалось откуда-то сверху. Так близко!

В животе отчетливо провернулось, потянуло тоскливо, будто на внутреннее веретено намоталась невидимая нить. Еще немного – и оборвется.

«Очень вовремя!» – подумала Аля.

И тут он увидел паука.

Вернее было бы сказать: паучка-крошечного, с тончайшими лапками. Паучок раскачивался от ветра на невидимом маятнике паутинки перед самым носом Толика. Чтобы сфокусировать на нем взгляд, Галушкину пришлось чуть отодвинуться в глубь оконного проема. В сторону безопасности.

Незваный гость покачался еще немного на линии взгляда, словно желая убедиться, что его определенно заметили, затем с ловкостью агента группы захвата из голливудского боевика спустился вниз на еле различимой нити, доверчиво пробежал по человеческому запястью, перелез через порожек оконной рамы, навечно впечатавшийся в Толиковы ягодицы, и выбрался на подоконник. Здесь паучок немного растерялся: засеменил вдоль подоконника, свернул под прямым углом, сделал еще десяток шажочков, снова свернул, закружился на месте и наконец замер. Толик следил за его метаниями, как загипнотизированный.