Серафим - Оливия Вильденштейн

пора нам всем перестать ходить на цыпочках вокруг Семерки и превратить эту автократию в демократию, потому что при всем своем большом сердце и лучших намерениях Ашер всего лишь один человек. Человек, которому нужны мы. Которому нужна она. – Рука Тобиаса прорезала воздух, указав в мою сторону. – Не говоря уже о том, что Найе нужен отец. Ты можешь представить, если бы они забрали нас у Адама, Габриэль? Представляешь, что бы это сделало с нашим мальчиком?

Габриэль побледнел.

– Михаэль, ты можешь забрать ее сумку из отеля? – спросил Тобиас.

– Сейчас все сделаю.

– Михаэль, пожалуйста, не… – Габриэль обеспокоенно указал на Тобиаса. – Пожалуйста, сохрани то, что ты услышал здесь…

– У меня есть право голоса, Габриэль.

Голова Габриэля дернулась назад.

– Не столь великое, но я намерен присоединиться к Тобиасу, когда придет время.

Габриэль моргнул, глядя на своего товарища-профессора по гильдии, а Тобиас прошептал:

– Спасибо.

Когда ангел с голубыми крыльями ушел, Габриэль спросил:

– Что именно ты собираешься оспаривать, Тобиас?

– Ох, очень многое.

– Тобиас… – прошептал старший офаним, и это напомнило мне обо всех случаях, когда Ашер использовал мое имя в качестве полного предложения.

Мое тело охватила новая волна дрожи, и, как бы сильно я не напрягала спину и не сжимала пальцы, все равно продолжала дрожать.

– Не нужно постоянно произносить «Тобиас», Габриэль. Это несправедливо, и ты это знаешь.

Тот провел рукой по своим подстриженным светлым волосам.

– Да! Да, я знаю, но я не хочу лишиться тебя и не хочу потерять Адама.

– Если мы не поможем Ашеру, мы все равно потеряем нашего мальчика.

– О чем ты говоришь?

Я покачала головой, но Тобиас продолжил:

– Ты действительно думаешь, что я тебе изменил?

Все черты лица Габриэля напряглись.

– Я… Я…

– Ашер доверил мне Адама. Доверил его нам.

– Тобиас, не надо… – пробормотала я.

Его глаза закрылись.

– Я больше не могу держать это в себе. Не могу, Селеста. Мне хочется отнести Адама в Элизиум и закричать, чтобы они взглянули в его прекрасное лицо и увидели его чудесную душу.

– Только они этого не сделают, – прошипела я.

– Я не понимаю, – сказал Габриэль. – Адам – сын Ашера?

– Нет.

– Чей он?

Ясные глаза Тобиаса открылись.

– Наш. Он наш сын.

Глава 52

После того как Тобиас поведал тайну рождения Адама, Габриэль замолчал.

Он сидел молча и неподвижно. До жути неподвижно.

Я вспомнила, как Ашер поделился со мной своим секретом. Как я была ошеломлена.

Габриэль так и не произнес ни слова и не вздрогнул, когда Михаэль вернулся с моим чемоданом.

– Если я что-то забыл, пожалуйста, просто сообщи, и я снова заеду в отель.

– Спасибо, офан Михаэль. – Я поднялась со стула. – Могу ли я попросить у вас еще об одной услуге?

Он кивнул.

– Можете сопроводить меня обратно в Нью-Йорк?

– Конечно.

Я положила руку на плечо Тобиаса.

– Пожалуйста, не штурмуй Элизиум без меня.

Тобиас поднял на меня взгляд покрасневших глаз.

– Обещай мне, Тобиас. Обещай, что подождешь.

Упрямый офаним не проронил ни слова.

– Он подождет. – Взгляд Габриэля очистился от дымки.

Тобиас скрестил руки на груди и стрельнул взглядом в мужа.

– Мы подождем, потому что нам нужно подготовиться. – Габриэль провел рукой по лицу. – Мы не можем просто пойти туда, открыть дверь пинком и поднять весь Абаддон.

Его слова частично сняли напряженность.

Остаток напряжения исчез, когда Габриэль придвинул стул ближе к Тобиасу, обхватил лицо мужа ладонями и прижался к нему лбом.

– Больше. Никаких. Секретов. Мы – команда.

Мое сердце сжалось, когда я наблюдала за ними, не желая терять своего товарища. Так вот как чувствовала себя Лей в день вознесения? Будто ее сердце и душу разрезали пополам?

Я прошептала тихое прощание и вышла вслед за офаном Михаэлем из столовой.

– Они всегда мирятся, – улыбнулся он. – На случай, если ты волновалась. У тебя, наверное, есть сотня других причин для беспокойства.

Не сто. Только три. Ашер, Найя и мои четыреста с лишним недостающих перьев.

– Рада это слышать.

Оказавшись внутри потока, он протянул ладонь, и я взяла ее. Мои волосы поднялись вокруг меня, когда мы взмыли в небо, в ослепительный свет Элизиума.

Путешествие заняло считаные секунды. Когда лавандовый дым рассеялся, любезный офаним передал мне чемодан.

– Не могли бы вы присмотреть за…

– Тобиасом?

– Я хотела сказать за Адамом.

– Я присмотрю за всеми тремя. – Еще одна улыбка украсила губы мужчины.

Что побуждало меня презирать офанимов? Они вовсе не хладнокровные машины для промывания мозгов, возвращенные на землю, чтобы лишать юных ангелов веселья и жизнерадостности. Они те, кто вернулся. Те, кто остался. Кто посвятил себя заботе о детях, которые даже не принадлежали им.

Всю свою жизнь я хотела стать малахимом, но, когда я смотрела, как сверкающее облако размывает темную фигуру Михаэля, я решила, что, если у меня получится, когда получится, я буду тренироваться, чтобы стать офанимом.

– Селеста? – Голос Миры вывел меня из задумчивости, и я развернулась.

Один взгляд на мое заплаканное лицо заставил ее побледнеть.

– Что случилось?

– Они забрали его ключ от потока. – Моему голосу не хватало громкости.

Она нахмурилась, но потом поняла.

– На какой срок?

– Два месяца. Из-за меня Найя…

– Ты забрала у него ключ?

– Нет. Я имела в виду…

– Я знаю, что ты подразумевала. – Ее багряные крылья ощетинились. – Но я не позволю, чтобы одна из моих неоперенных винила себя в том, чего не совершала.

Мое сердце так сжалось, что издало жалкий стук.

– Сколько перьев тебе не хватает?

– Четыреста тридцать два.

– Сейчас ты подписана под грешником?

Я сглотнула, мое горло саднило.

– Да, но я с ним закончила.

– Что ж, тогда давай отправимся в Зал Оценки.

Мои брови взлетели вверх.

– Вместе?

– Когда твоя мать принесла тебя сюда, ты стала моей ответственностью и до дня окончания моей гильдии останешься моей подопечной. – Она взяла меня за локоть и повела по коридорам моего детства.

В отличие от Вены, где ночь наступила уже несколько часов назад, небо над нашими головами только начинало темнеть.

– В младенчестве у тебя словно имелись запасные легкие. – Рот Миры изогнулся в редкой улыбке. – Ночами бедная Пиппа теряла столько сна, пытаясь не дать тебе разбудить других детей, что я пожалела ее. Ты этого не помнишь, но в первый год твоей жизни я каждую ночь стояла возле твоей кроватки и рассказывала тебе фрагменты нашей истории и истории человечества, пока ты не смыкала веки и губы.

Я не только не помнила этого, но и с трудом могла себе представить подобное.