Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого - Борис Илизаров

«– Как-то вечером весной 1914 года, – вспоминает колхозник Федор Андреевич Тарасев, – мы наблюдали такую картину: жандарм пятился к Енисею и трусливо махал обнаженной шашкой впереди себя, и товарищ Сталин шел на него возбужденный и строгий, с сжатыми кулаками. Оказывается, в этот день товарищ Сталин сидел, работал и не выходил на улицу. Жандарму показалось это подозрительным, он и решил проверить. Без спроса ворвался в комнату, и товарищ Сталин в шею выгнал этого мерзавца»[388].

Что так разозлило Сталина, над чем он так сосредоточенно работал, что даже срывался и набрасывался с кулаками на вооруженного жандарма? Хочу обратить внимание на достовернейший факт – за время последней ссылки Сталин ничего серьезного не написал и даже заметно интеллектуально деградировал. Дальше смутных замыслов о продолжении работы по национальному вопросу дело не пошло. Хотя материалами коллеги его снабжали. К концу ссылки накопилось два-три мешка с книгами, большая часть которых валялась под кроватью. Но почему, собственно, мужчина – надзиратель – не может войти без стука в помещение ссыльного мужчины, даже если он занимается недозволенной интеллектуальной деятельностью? Пусть и невежливо, но вряд ли это повод для опасных драк с вооруженным охранником. В это же самое время, в той же Курейке и других местах ссылки, Яков Свердлов без каких-либо помех писал и публиковал статьи и целые политические трактаты. И не он один.

Стычки с жандармом начались только после переселения Сталина в дом Перепрыгиных в начале весны и продолжались до мая 1914 года, когда после неоднократных «настоятельных требований товарища Сталина» и Свердлова пристав Кибиров, чей пост находился в двухстах километрах от Курейки, в селе Монастырском, был вынужден заменить стражника. Возможно, это было сделано из-за опасения, что дело может дойти до кровавой развязки. Или же Коба нашел иной, одному ему известный, но убедительный подход к начальству? Так или иначе, вместо Ивана Лалетина прибыл покладистый и сообразительный молодой жандарм Михаил Александрович Мерзляков, который сам был потомком ссыльного поселенца, скорее всего уголовного. Мерзляков вообще не заходил к Сталину в дом, а ждал, когда тот явится к нему с визитом. Часто отпускал его в тайгу на несколько недель одного на охоту или рыбалку. Это разрешалось, если ссыльный направлялся вниз по течению Енисея, то есть на север. Мерзляков, обремененный большой семьей, охотно ездил вместе с Кобой в длительные «побывки» в соседние селения и поселки, где тот встречался со знакомыми ссыльными. В будущем судьба вознаградит его за проявленную деликатность. В феврале 1930 года, в разгар коллективизации, Мерзляков обратился к Сталину с письмом, в котором напоминал о былых своих заслугах перед ним и просил защитить от произвола местных властей. «Прошу тов. Сталина, – писал он, – довести до сведения нашего сельсовета о том, что я действительно имел с Вами дружеские отношения во время службы в Туруханском и не делал противодействия[389], которые сведения для меня нужны для вступления в колхоз “Красный ключ”, я думаю, Вы меня выручите, я думаю, я для Вас не был и не буду чуждым элементом, я считаю, Вы меня не забыли, какой я был»[390]. Мало того, что он бывший жандарм и к тому же был стражником самого вождя, он попадал под разряд «кулаков» и был бы непременно репрессирован. Сталин не поленился написать простым карандашом доброжелательное письмо-воспоминание на имя местного начальства. Факт сам по себе примечательный, если учесть, что он в эти годы все больше и больше приходил в бешенство, когда даже ближайшие родственники обращались к нему с просьбами о заступничестве.

Небрежно, параллельно размышляя о чем-то еще (на бумаге следы каких-то расчетов), Сталин писал:

«В сельсовет дер. Емельяновой Красноярского района и округа.

Михаила Мерзлякова знаю по месту ссылки в селе Курейка (Турух. край), где он был в 1914–1916 гг. стражником. У него было тогда одно-единственное задание от пристава – наблюдать за мной (других ссыльных не было тогда в Курейке). Понятно поэтому, что в “дружеских” отношениях с Мих. Мерзляковым я не мог быть. Тем не менее, я должен засвидетельствовать, что если мои отношения с ним не были “дружескими”, то они не были и враждебными, какими обычно бывали отношения между ссыльными и стражниками. Объясняется это, мне кажется, тем, что Мих. Мерзляков относился к заданию пристава формально, без обычного полицейского рвения, не шпионил за мной, не травил, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои частые отлучки и нередко поругивал пристава за его надоедливые “указания” и “предписания”. Все это я считаю своим долгом засвидетельствовать перед вами.

Так обстояло дело в 1914–1916 гг., когда М. Мерзляков, будучи стражником, выгодно отличался от других полицейских»[391].

После этого письма Мерзляков превратился в «ударника» колхозного строительства и умер своей смертью. Так что Сталин мог быть благодарным. Не трогал Сталин и семью Перепрыгиных-Давыдовых, хотя письмо Мерзлякова без сомнения напомнило ему о них в 1930 году.

* * *

В своем послании Сталин не совсем искренен и точен. Из чужаков в Курейке, кроме него и Свердлова, был еще «ссыльнопоселенец из бродяг» Василий Ивасяк[392]. Сталин с ним сдружился. Не случайно именно в это время он избирает еще одну кличку – псевдоним Васька, Василий[393], которым потом будет время от времени пользоваться, особенно в период Великой Отечественной войны. И своего второго сына он назовет Василием. Вообще Коба, в отличие от многих революционеров из интеллигентов, легко находил общий язык с уголовниками, бродягами, охранниками и полицейскими, с представителями коренных сибирских народов, с таежниками и вообще с малоразвитыми и малокультурными людьми. Он легко становился для них авторитетом, о чем свидетельствует и данная ему в Сибири точная кличка: Оська Корявый. Он сам о ней рассказал Молотову[394]. И на Кавказе одной из первых его кличек была Чопур – корявый, щербатый. В тюрьмах и ссылках (в которых Сталин провел, с 1912 по 1917 год, в общей сложности восемь лет) живущие рядом невольно становились «социально близкими элементами», как их стали торжественно величать в Сталинскую эпоху. До революции Коба не раз предлагал привлекать их (и уголовников, и полицейских) к революционной подпольной деятельности. Никогда со времен своих отсидок и ссылок его не отвращала и не ужасала атмосфера российской тюрьмы, пересылки, этапа и самой ссылки. Он на своей шкуре изучил все слабости российской тюремной системы и поэтому со знанием дела ужесточал советскую, но уже социальную систему в целом. ГУЛАГ являл собой синтез коллективного обобщенного опыта бывших революционеров, и не в последнюю очередь – Сталина.