Трактир на Пятницкой. Агония. Вариант «Омега» - Николай Иванович Леонов

с девушкой лузгали семечки и равнодушно целовались. У парня на коленях лежала потертая гармошка.

— Угощайтесь. — Девушка стряхнула с губ шелуху и протянула пригоршню подсолнухов.

— Благодарствую. — Даша взяла две семечки, одну отдала Косте, и они благополучно прошли дальше, гармошка за спиной сентиментально всплакнула и замолкла.

Из подворотни вынырнули две детские фигурки и неслышно двинулись следом.

«А нам у них еще и поучиться можно, — думал Костя, — ведь один неверный шаг или слово, сигнал подадут, и в трактире Веремея Кузьмича только столы да стулья останутся. А прирезать тут нас легче легкого».

Позади шаги убыстрились, маленький парнишка обогнал их и, подгадав у светившегося на первом этаже окна, остановился перед Воронцовым. Костя увидел любопытные и испуганные глаза, понял, что его узнали, вспомнить имя мальчишки не смог и сказал:

— Сбежал из детдома, оголец? Думаешь, тут тебе орден дадут? — Он провел пальцем по еще не отросшим волосам. — Степаныч знает, что я буду, так что ты свою бдительность притуши.

Парень стоял, засунув руки в карманы, смотрел презрительно.

— Эх, Воронок! — Он сплюнул в сердцах. — Орден надел, а идешь-то куда? Продался, значит, Воронок?

— Еще столько денег не напечатали, оголец. — Костя дернул его за нос, нарочно сделав больно.

Парнишка ойкнул, схватился за нос. Даша тихо рассмеялась, страха не было, какая разница, где их определят, здесь или там?

— Завтра на Цветной к двенадцати подойди. — Костя взял «стража» за ухо, отвел с дороги. — Разговор имею.

Уже стемнело, покосившийся забор рынка, казалось, наваливался на непрошеных гостей. Торговые ряды уже опустели, кое-где копошились темные фигуры, пахнуло навозом, деревней, всхрапнула и переступила лошадь. Даша с Костей шли неторопливо, уверенно, дорогу оба знали хорошо, рядом взвизгнуло, посыпались искры, блеснуло длинное лезвие ножа — работал запоздалый точильщик.

— Не порежешься в темноте, дядя? — весело спросила Даша.

— Мы привычные, — равнодушно ответил мужик, пробуя лезвие ногтем и не поднимая головы.

Даша молча протянула ему две семечки, мужик бросил их в жестяную кружку и сказал:

— Идите с богом.

Только приглядевшись, Костя приметил за спиной точильщика темные фигуры и подумал: «Силой отсюда не вырвешься, перехватят. И смотри, как хитро задумали: если бы ту лавочку с гармонистом миновать, а обойти стороной можно, то сейчас без подсолнухов около „точильщика“ застряли бы плотно». В который уже раз Костя убедился: облава результатов бы не принесла. Он представил себе напряженность кольца оцепления, его разорванность, первый сигнал, и сходка ушла бы, как вода сквозь сито. А где зацепились, там ножами, двое-трое на одного, из-за угла. Мелентьев предлагал пройти внутрь и брать с двух сторон. Как пройти? Его, Костю, одного сама Даша Паненка проводит уже через четвертые двери.

— Молись, начальник. — Даша указала на одноэтажное здание со светящимися окнами.

Костя оглянулся, увидел криво выписанную вывеску «Починка модельной и какой хочешь обуви», подошел к мастерской, отпер своим ключом дверь, кивнул:

— Заходи, Даша.

Костя зажег свечу, керосинку, поставил чайник. Даша наблюдала за ним, сидя на табуретке.

— Значит, дед тоже перевертыш? — Она криво улыбнулась, стала некрасивой и жалкой.

Костя не ответил, взглянул в окно, к трактиру подошел человек, оглянулся, скрылся за дверью.

— Дед на царской каторге с моим начальником в одной связке ходил. У меня давно ключ от этой лавочки. — Не мог же Костя сказать, что мастерская используется в оперативных целях.

— А ты чего здесь привстал, подштанники сменить?

— А вдруг Корней еще не пришел, Даша? — Костя обнял девушку за плечи. — Лучше позже, чем раньше.

Он вытащил из кармана пузырек, разлил в кружки, плеснул воды, запахло остро и незнакомо.

— Что это?

— Валерьянка, нервные употребляют, для внутренней стойкости. — Костя взболтнул своей кружкой и выпил. — Гадость.

— Дрейфишь, лучше водки стакан, — сказала Даша, тоже выпила, тряхнула головой. — Отрава.

Костя не ответил, сел на табурет у окна, наблюдал за трактиром. И вновь увидела Даша в Косте Воронцове силу и мужицкую стать, тяжеловатую и неброскую, оттого еще более притягательную. Она подошла, легонько обняла его, впервые со дня знакомства, оперлась грудью на его плечо. Костя погладил ее руку, боднулся ласково, будто телок, не повернулся, был он там, у желтых подслеповатых окон трактира.

— А откуда ты знаешь, пришел уже Корней, нет ли? — Даша отстранилась.

— Не знаю я, ничего не знаю, Даша.

Даша заметила, что Костя ни на один ее вопрос ни разу не ответил. Не доверяет, использует и бросит. Она оглянулась в поисках оружия, увидела ящик с инструментами, взяла молоток, ручка которого была отполирована ладонями хозяина.

— Оставь. — Костя не повернулся, Даша заметила свое отражение в стекле окна. — Отдохни, говорить неохота, одному побыть необходимо, умишко свой в кулак собрать. Я ведь, Даша, на воровской сходке на новенького. — Он говорил монотонно, словно сам с собой.

Даша гладила полированную ручку молотка, злость прошла, да и не ударить ей по стриженому круглому затылку, так схватилась, от глупости. Прижимая молоток к груди, она снова подошла к Косте и севшим голосом прошептала:

— Чем ты меня взял, курносый? Каким дурманом отравил?

— Я тут с краю, Даша, — печально ответил он. — Ты сама с собой разобраться не можешь. Неправду и зло чуешь, а правду и добро признать не хочешь, гордость не дает боль и обиду забыть. А меня ты не любишь, Даша, и в голову не бери.

— А ты меня любишь? — перебила она. — Ты, большевик, меня такую возьмешь?

Костя повернулся, взглянул на девушку. В тусклом пляшущем свете керосиновой лампы Даша стала еще красивее, глаза зеленые светились, как у зверя, и вообще она казалась нереальной, то ли ведьма, то ли фея. Костя вытер пот, тихонько кашлянул, проверяя, не пропал ли голос, сказал:

— Ты меня пощади, Даша. Мне сейчас сил надо много, а взять негде. — Костя улыбнулся жалко, будто боль проглотил, и вновь стал смотреть в окно.

Даша неожиданно вспомнила, как в девятнадцатом, еще пацанкой, где-то под Краснодаром видела, как офицеры расстреливали морячка. Когда стволы поднялись, он распахнул бушлат, словно не пули ждал, а девчонку любимую, сказал громко, тоскливо:

— Силы бы мне сейчас! Силы!

Долго потом морячок Даше виделся. Такого парня встретить мечтала она, обнять, прижать к груди, и жить можно. Даша тихонько, не стукнуть бы, положила молоток и спросила:

— Чего же ты людям говорить станешь? Да и знаешь ли, сколько твоя жизнь на сходке стоит?

— Цена везде одна, а определять не мне. Как прожито, столько и нажито. — Костя встал, проверил, ладно ли застегнут воротничок, одернул кожанку, глядясь в оконное стекло, причесался.

Корней пришел, однако остановился за портьерой, и сидевшие в зале