По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я предпочитаю прочесть десяток книг, чем связать пару кофточек.
В первые же месяцы, убедившись в неоценимых достоинствах своей секретарши, Кент написал директору докладную с просьбой повысить ей зарплату. Тот несколько дней держал ее у себя, а потом как бы между делом сказал:
— Да, Иннокентий Дмитриевич, прочел я твою бумагу. Насчет Велеховой. Не стоит этого делать.
— Почему? — удивился Кент.
— Да ведь… неловко может получиться. Велехова не одна, не можем же мы всех секретарш перевести на инженерные ставки.
— А все этого наверняка и не заслуживают.
— Оно так, конечно, — неохотно согласился Федосеев. — О Велеховой мне и другие говорили, отличный работник, но… формально она всего лишь одна из многих, и эти многие воспримут ее повышение… не так, как нужно.
Федосеев явно недоговаривал, и Кент не сразу понял, что он имеет в виду, а поняв, насмешливо протянул:
— Вон что… Пойдет слушок, что она моя любовница?
— И это будет, — невозмутимо согласился Федосеев. — Она женщина молодая, привлекательная, да и ты не старик. Стоит ли из-за двадцатки рисковать? Она же все-таки мать семейства.
— Ну конечно, во всех анекдотах секретарши спят со своими начальниками…
— Иногда и такое бывает.
— И потому Велехова должна получать наравне с семнадцатилетними сикушками, — грубо сказал Кент, — зная и умея в десять раз больше, чем они? Знаете, Николай Федорович, если от меня уйдет инженер, я тут же на его место найду другого. А уйдет Велехова, вряд ли удастся подыскать ей равноценную замену.
— Она не уйдет.
— Ну и что из того? Девяносто рублей слишком мало за ту работу, которую она делает. А по совести говоря, и сто десять мало. Мы держим на инженерных ставках комендантов, экспедиторов и вообще черт знает кого…
— Да все я понимаю, милый мой, — перебил его Федосеев, — не о том речь… Да ты сам поговори с ней, вряд ли она и захочет такого повышения.
— С ней я говорить не буду. Велехова не из тех, кто может прямо сказать: «Прибавьте мне зарплату».
— В общем, так, — подытожил Федосеев, — я пока не отказываю, но настоятельно советую не делать этого. Подумай еще, потом решим окончательно.
— Хорошо, — буркнул Кент.
Ася в тот же день узнала об этом разговоре и прямо сказала ему:
— Я знаю о вашей докладной, Иннокентий Дмитриевич.
— От кого?
— От секретарши Николая Федоровича, естественно. Она сразу, как вы подали докладную, сказала мне о ней.
— А почему же вы только сегодня заговорили об этом? — Ася промолчала. — Потому что вам посоветовали, да?
— Да.
— Ну, и что же вы сами думаете на сей счет?
— Наверно, и в самом деле не стоит.
— Вы тоже считаете, что пойдут… всякие толки?
— Конечно, — уверенно сказала Ася. — Для этого нужно совсем немного. Гораздо меньше, чем повышение зарплаты.
— Да что же это, в самом деле, — не выдержал Кент, — неужели у вашего брата на уме только одно — кто с кем спит или может переспать?
Ася улыбнулась.
— У нашего брата, а точнее, у нашей сестры, на уме много всякого вздора. В том числе и этот.
— И вас это волнует?
— Лично меня не очень. Но я не одна.
— Значит, это может волновать вашего мужа?
— Возможно, — спокойно сказала Ася. — С такими ситуациями я еще не сталкивалась, так что ручаться не могу.
Кент помолчал и огорченно спросил:
— Так что, прикажете забрать докладную?
— Приказывать не могу, — серьезно сказала Ася, — а советовать…
— Ясно, — сказал Кент и действительно забрал докладную.
Эпизод с несостоявшимся повышением Аси оставил у него неприятный осадок. Причина, с которой всерьез считались Федосеев и Ася, казалась ему ничтожной, унизительной для человеческого достоинства. И все же им она казалась вполне естественной, хотя ему и в голову не пришла, когда он составлял докладную. Почему? Или его понятия о жизни так плохо «стыкуются» с реальной действительностью?
Мерный стук Асиной машинки все больше раздражал его, ему хотелось, чтобы она прекратила печатать и поговорила с ним — все равно о чем. Сигарету он выкурил только до половины и неумело погасил ее в пепельнице. Ася мельком взглянула на него и, вытаскивая листы из машинки, негромко спросила:
— Вы чем-то встревожены, Иннокентий Дмитриевич?
— Это вы потому так спросили, что я закурил? — усмехнулся Кент.
— Нет.
— Ничем я особенно не встревожен… Знаете, какое желание вдруг возникло у меня?
— Да?
— Прямо сейчас уехать с вами с работы… — он чуть помедлил, испытующе глядя на нее, но лицо Аси оставалось все таким же спокойным, — заглянуть к вам домой, забрать ваших ребят и отправиться за город, куда-нибудь на речку… Дикое желание, да?
— Почему же…
— Вам оно кажется естественным?
— Более или менее.
— А все-таки, «более или менее…»? А как бы восприняли это ваши дети?
— Танюшка наверняка завизжала бы от восторга…
— А сын?
— Не знаю, — призналась Ася.
— Ага, препятствие номер один… Пойдем дальше. Как все это пришлось бы объяснять изумленному мужу, не менее изумленному отделу?
— И Шанталь Федоровне, — вставила Ася.
— Ей-то как раз объяснять ничего не надо. По причине своей профессии она начисто лишена предрассудков.
— Будто бы? — усомнилась Ася.
— Ну, знаете ли… Позировать перед кинокамерой чуть ли не в чем мать родила… какие уж тут могут быть предрассудки?
Ася покачала головой:
— Это разные вещи.
— Да? А что, неплохая мысль, надо будет обдумать ее… Однако мы отвлеклись. Я еще не сказал самого главного: как объяснить это неосуществимое желание вам, несмотря на всю невозмутимость, с которой вы выслушали его?
— Мне объяснять не надо, — сказала Ася.
— Да? Ну, тогда объясните его мне самому, потому что возникло оно у меня совершенно неожиданно и неизвестно почему.
— У вас нет своих детей.
— Я догадывался, что вы скажете это. Может, и в самом деле поэтому… Хотя кое в чем определенно не соответствует истине. Ведь у меня есть сын.
— Сын? — удивилась Ася.
— Да, сын, ровесник вашей Тане. А вы не знали?
— Нет.
— Я вижусь с ним раз в месяц, он час гуляет со мной и очень вежливо отвечает на мои вопросы: «Да, папа… Нет, папа… Спасибо, папа… Не нужно, папа…» Даже машина не вызывает у него никаких эмоций, хотя он самый обыкновенный мальчишка. И когда я отпускаю его, уходит он с явным облегчением… Он вовсе не считает меня отцом, и ему очень неловко называть меня папой,