Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Кто же такая эта Гертрудис Авельянеда? «Гениальная женщина», — убежденно сказала Мирта. Я смотрела на портрет Авельянеды и думала: «Какое удивительное сходство с Натальей Гончаровой, — кубинское «издание» жены Пушкина… Однако привлекательная внешность еще не признак экстраординарности. Возможно, одна кубинка просто превозносит другую…»

Возвратившись в Москву, я принялась читать сочинения Авельянеды. Семь романов, двадцать одно драматургическое произведение, лирические стихи, легенды, очерки. С каждой книгой нарастало мое удивление — и радость. Я получала истинное удовольствие от настоящей, прекрасной прозы XIX века и от замечательных сонетов, поэтичных и несентиментальных.

Оказалось, что Авельянеда не столько кубинка, сколько испанка. Она родилась в 1814 году на Кубе, в испанской семье, что было вполне естественно: Куба еще оставалась колонией Испании. Во-вторых, в двадцатилетнем возрасте она переехала в Испанию, где расцвел ее талант поэта, драматурга и прозаика и где она была признана публикой и мадридским королевским двором. Но — главное — ее признала Испанская Академия языка, этот литературный бастион, хранитель консервативных традиций, хотя Авельянеда не была консерватором в прекрасной словесности — ни в формах, ни в сюжетах.

Я с интересом констатировала, что в театре отнюдь не Дюмасын первым встал на защиту «падших женщин» в своей пьесе «Дама с камелиями»: Гертрудис Авельянеда в драме «Леонсия», с успехом шедшей в театрах Испании, на восемь лет раньше него подняла эту тему. Так же и ее роман «Саб» — о любви раба-негра к дочери белого плантатора — появился на одиннадцать лет раньше антирабовладельческой повести Г. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

Европейская критика сравнивала ее исторический роман «Гуатимоцин, последний император ацтеков» с лучшими романами В.Скотта, а ее трагедию «Валтасар» с «Сарданапалом» Байрона. Свои драмы и комедии она с равным успехом писала и прозой и стихами.

Чем больше произведений Авельянеды я узнавала, тем больше увлекалась и как читатель и заинтересовывалась ею с профессиональной точки зрения. Ее современники и литературоведы ХХ века совпадали во мнении: многообразный и темпераментный талант этой женщины вырывает ее из рамок так называемой женской литературы. У меня складывалось твердое мнение, что во многих отношениях Гертрудис Авельянеда, гордо вошедшая в европейскую литературу под своим собственным именем, стоит выше француженки Жорж Санд и испанки Фернан Кабальеро, к тому же страховавших себя мужскими псевдонимами.

Почему же в России не знают Авельянеду?

Ответ прост. У нас прекрасно знают Сервантеса, Лопе де Вегу и, возможно, Кальдерона. Но кого из отличных испанских авторов XIX века у нас знают так же, как Мопассана, Золя, Бальзака и многих других французов? В веке девятнадцатом Россия была завоевана если и не Наполеоном, то французским языком и литературой, к каковой присоединялись отдельные английские творения. Самая западная оконечность Европы и ее самый восточный конец оставались друг другу почти неведомы даже в третьей четверти века двадцатого.

Надо сказать, что биография Авельянеды — ее бурная жизнь при дворе королевы Изабеллы и борьба с «мужским засильем» в литературе — так же интересна, как и ее творчество. Я загорелась желанием познакомить российских книголюбов с этой замечательной личностью.

Мой план был таков: написать три большие цветные документальных повести в одной книге. Повесть первая: век семнадцатый, Инес де ла Крус — в желто-оранжевом цвете; повесть вторая: век девятнадцатый, Гертрудис Авельянеда — в пурпурно-красных тонах; повесть третья, век двадцатый, Габриела Мистраль — в сине-голубом цвете.

Однако случилось так, что Авельянеда оттеснила остальных героинь. Читая ее пьесы и романы, я набрела на небольшую книжку, название которой не значилось в ее полном девятитомном собрании сочинений. «Дневник любви» — не сочинение, а настоящая ксерокопия ее души. Более сорока пием, адресованных Гертрудис Авельянедой человеку, которого она любила всю жизнь и который хранил ее письма, случайно попавшие в печать после его смерти.

Эти эпистолы, которые Авельянеда писала с двадцати до сорока лет, этот кладезь чувств, переживаний, мыслей гениальной писательницы и поэта оказались настоящим сокровищем для биографа. На меня они произвели гораздо большее впечатление своей глубиной и непосредственностью, страстью и мудростью, чем интимные письма той же Жорж Санд. Здесь — целая жизнь в цельной любви, там — череда эпизодических увлечений. Письма Авельянеды открыли мне причины ее многих поступков, истинные стимулы многих ее творческих свершений. Наконец, открылась тайна ее необъяснимого нежелания выйти замуж, хотя при королевском дворе было много охотников жениться на именитой красавице. Ее творчество отражало близкие мне мысли, чувства, даже мироощущение. В веках меняются декорации, стиль поведения и самовыражения, но суть человеческая, особенно женская, неизменна.

Мой выбор был сделан. Мне открылась жизнь замечательной творческой женской личности, и мне захотелось, чтобы многие другие тоже сделали для себя открытие. К тому же у меня был и еще один важный стимул для написания книги о ней: Гертрудис Авельянеда родилась 23 марта, то есть в один календарный день с моей мамой, Лидией Александровной Былинкиной-Березовской, тоже родившейся 23 марта по тому же самому стилю.

Правда, мама не слишком одобряла мое решение. Она словно чувствовала, что это мое благое намерение осуществится не так скоро. Открытия совершаются вдруг, но, чтобы они стали достоянием ума или сердца других людей, всегда и всем требебуется немало времени. Этим я себя и утешала.

Мое же основное время, как издавна повелось, занимали переводы. Именно в эту пору, в 78-м году, Дашкевич настойчиво предлагал мне интересную работу: перевести роман современного кубинского классика Алехо Карпентьера «Превратности метода». Я согласилась на половину книги — первую часть. Вторую часть Дашкевич взял на себя, хотя предисловия к книгам он писал успешнее, чем делал перевод. Роман был а самом деле хорош. Карпентьер создал впечатляющий образ диктатора, а расправляться с латиноамериканскими генсеками мне всегда нравилось.

В тот же период 78–79 годов у меня появилось и некнижное увлечение. Точнее сказать, осуществилась старая мечта. Наконец, в свой последний предпенсионный год, я приобрела автомобиль и уселась за руль.

Пепельно-желтые «Жигули» первой, наипервейшей модели и итальянской, настоящей итальянской сборки. Удовольствие началось уже в школе автовождения, куда каждую неделю, облачившись в спортивный костюм, я неслась как на крыльях к своему старику инструктору.

Какой же это был красавец автомобиль, какая мягкая поступь, какой уверенный стук мотора! Но не так-то легко было заполучить этого красавца. На каждый академический институт ежегодно выделялось не более одной-двух машин, а только в моем Институте Латинской Америки очередь на них была человек десять. Однако я твердо решила: сейчас или никогда. Мечта мечтой, но при всем том мне хотелось самой возить маму летом в дома творчества, или на дачу, или в поликлинику. Она уже почти не могла ходить, еле передвигалась по квартире. Мне надо было достать машину, тогда же, в задуманный срок.