Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

И всё-таки, сидя в кабинете преданного и оболганного Государя, преданный и оболганный Главнокомандующий не мог отделаться от необъяснимого чувства вины перед Императором, которому некогда присягал… А Император в эти роковые дни прислал генералу своё благословение. Вот уж не ждал этого Лавр Георгиевич. Настоящий казак не может не быть монархистом… Монархистом до переворота был и Корнилов. Он не был против монархии и после, но весь вопрос в том, что подразумевать под реставрацией монархии? Реставрацию всей этой придворной камарильи, которая, может быть, более всех виновата в произошёдшей трагедии? Камарильи, которая первая отреклась от своего Государя и бросилась заискивать перед новой властью? Генерал Брусилов, этот хитрый лис, так преданно смотревший в глаза Императору, целовавший ему руки, теперь срывал аксельбанты, щеголял красным бантом, поливал грязью бывшего монарха и клялся в своих демократических убеждениях, заискивая перед солдатами! Какая пошлость… Нет, если все эти люди, падшие столь низко, снова станут властью, и это будет наречено реставрацией монархии, то Корнилову при такой монархии делать нечего…

От холодной решимости свести счёты с жизнью в те дни спасло присутствие жены и детей. Таисия Владимировна слишком хорошо знала его и разгадала страшное намерение. Её преданность и любовь одержали тогда верх над охватившим Лавра Георгиевича отчаянием. Он понял, что не имеет право уйти, бросив на произвол судьбы тех офицеров, которые остались верны ему, обмануть их веру. Пускай другие с лёгкостью обманывают доверие, предают и изменяют, генерал Корнилов никогда не был предателем, ради немногих верных он не смеет отречься, как сделал это несчастный Император, но должен идти до конца, до конца испить горькую чашу…

В Ставку прибыл генерал Алексеев. Их встреча происходила наедине. Когда после продолжительной беседы, Лавр Георгиевич вышел в приёмную, семья – жена, дочь и малолетний сын, прождавшие всё это время под дверями – бросилась к нему.

– Ничего, ничего, – сказал Корнилов, погладив жену по волосам. – Что вы плачете? Не надо, успокойтесь, – затем посадил на колени сына и поцеловал его несколько раз.

Тогда Лавр Георгиевич спросил бывшего тут же корнета Хаджиева:

– Ну что, Хан, что же будет дальше?

Невозмутимый текинец философски изрёк:

– Всё, что случается с человеком, всё к лучшему, Ваше Высокопревосходительство. Кисмет, от судьбы не уйдёшь. Все великие люди страдали…

Кисмет… От судьбы не уйдёшь… Теперь в маленькой ферме под Екатеринодаром, к счастью, не было ни жены, ни детей, мысль о судьбе которых Лавр Георгиевич настойчиво гнал от себя, но были всё те же верящие в него, как в Бога, офицеры. И разрешить все муки по-крымовски Корнилов не смел. Судьба должна решить сама, и грешно опережать её… В комнату вошёл Хаджиев и остановился на пороге, ожидая каких-либо указаний.

– Хан, – глухо произнёс Верховный, поднимая на него воспалённые глаза, – пойдёмте осмотрим позицию. Возьмите бинокль.

Выйдя из фермы, Корнилов, опираясь на свою массивную палку, направился к Черноморскому вокзалу. Заметив в поле две фигуры, красные открыли стрельбу. Лавр Георгиевич не обратил на это внимания, он быстро шёл вперёд, краем уха слыша, как позади него шепчет молитву адъютант. Подбежавший офицер расположенной рядом батареи обратился к нему:

– Господин корнет, попросите Верховного от имени офицеров батареи вернуться, так как впереди обстрел ещё сильнее!

– А? Что? – оглянулся Корнилов, не замедляя шага. – Сильный обстрел?.. Где Миончинский? Спасибо вам, господа! Не беспокойтесь… Я сейчас! – он перепрыгнул лужу, обронив при этом папаху, и стал осматривать позицию, поднеся к глазам бинокль. – Хан, подайте мне, пожалуйста, папаху!

Адъютант лежал на земле возле лужи. Улучив момент, когда стрельба чуть стихла, он вскочил и подал генералу головной убор.

– Ну что, Хан, жарковато? Не бойтесь, пули нас не тронут! – сказал Лавр Георгиевич, двигаясь дальше.

– Ваше Высокопревосходительство, я прошу вас дальше не идти! – воскликнул Хаджиев.

– Не всякий гром бьёт, а и бьёт да не по нас. Хан, вы сами говорили когда-то, что если человеку суждено умереть, то его убьёт собственная тень. Кисмет!

– Бережёного и Бог бережёт!

– Хан, прилягте здесь, а я пойду до наблюдательного пункта, – произнёс Корнилов, удаляясь. – Предлагаю вам я это не потому, что вы боитесь, а просто чтобы уменьшить цель. А то, действительно, эти негодяи нас заметили!

– Ваше Высокопревосходительство! Я дал слово Таисии Владимировне, что буду всюду с вами. Хотя я увеличиваю цель, но всё же разрешите идти с вами!

Лавр Георгиевич поморщился. Некстати вспомнил Хан о жене, некстати… В своё время, покидая Быхов, Корнилов вырезал своё изображение из семейной фотокарточки, чтобы, в случае попадания её в руки «товарищей» им было сложно догадаться, чья это семья. Острым лезвием ножа отделил он тогда себя от семьи на фотографии, а теперь таким же острым лезвием отсекал от себя все мысли о ней. Семья оставалась по ту сторону его служения, семья оставалась без него, осиротевшей, как на том снимке…

– Хорошо, идёмте!

Пули, действительно, не тронули ни Верховного, ни его адъютанта, и после осмотра позиций они благополучно возвратились на ферму. Ужинал в тот вечер Лавр Георгиевич в кампании генерала Казановича. Борис Ильич рассказывал подробности своего прорыва в Екатеринодар:

– После беспорядочной ружейной трескотни «товарищи» разбежались, и мы вступили на Ярмарочную улицу. Не встречая сопротивления, мы двинулись вперёд. Редкие большевики, которые нам попадались, принимали нас за своих: мы их тут же приканчивали. Конные разъезды мы подманивали к себе, называя известные большевистские части. Так мы переловили шестнадцать всадников. Добыл я себе вместо своей клячи прекрасного коня под офицерским седлом, – генерал довольно улыбнулся. – При осмотре казарм на Ярмарочной мы узнали, что там содержится девятьсот пленных австрийцев. Караулит их ещё команда, поставленная Кубанским правительством. Я приказал унтеру продолжать караул и поддерживать среди пленных порядок…

– Борис Ильич! – покачал головой Корнилов. – Надо же было немедленно вывести этих пленных из города! Ведь там могли оказаться чехословаки, пригодные для пополнения наших обескровленных частей!

– Простите, Лавр Георгиевич, но в тот момент я был уверен, что мы вот-вот займём Екатеринодар…

Верховный вздохнул:

– Продолжайте.

– Мы достигли Сенной площади. Отряд я разделил на две части. Одну оставил на углу Ярмарочной, другую – на юго-западном углу площади. Обе имели в своём распоряжении по одному пулемёту. На площади стали появляться повозки, направляющиеся на позиции. Среди них была одна с хлебом и несколько с оружием. Мы захватили их. Никаких сведений о наших частях я не имел и послал своего ординарца Хопёрского доложить Маркову или Кутепову о том, что мы заняли Сенную и ускорить движение, но он не смог найти их, зато обнаружил, что охрана города в месте нашего прорыва занята красными, которые, видимо, не догадываются о нашем присутствии. Я понял, что подкреплений нам не дождаться и решил, что дожидаться рассвета, имея в наличие двести пятьдесят человек, в центре расположения противника – это верная гибель. Мы снова двинулись по Ярмарочной улице, выдавая себя за Кавказский отряд, идущий занимать окопы впереди города. Мирно беседуя с большевиками, мои люди просочились сквозь них, и лишь когда потянулся наш обоз, они спохватились и открыли стрельбу нам в тыл. Несколько повозок вывезти не удалось, но большая часть успела проскочить. В том числе, повозка с артиллерийскими снарядами.