Дикие карты. Книга 5. Блеф - Мелинда М. Снодграсс

– Она сказала, что отец Кальмар отправится в ад, когда умрет, – сказал Арахис, вытирая кровь от порезов платком. – Я сказал Напильнику, что она просто не понимает, но…

– Я сказала правду, – начала Миша, недоуменно, будто не могла понять, почему они не осознают ее правоту. Покачала головой и развела руки, всем видом показывая свою невиновность. – Аллах выразил свое недовольство этим священником, сделав его джокером. Да, этот Отец Кальмар должен попасть в ад, но милосердие Аллаха безгранично.

– Видишь? – сказал Арахис, робко улыбнувшись Напильнику. – Все нормально, а?

– Ага, а я джокер, Гимли – джокер, и ты – джокер, и все мы такие потому, что наказаны. Правильно? Ну, эту чушь я больше слушать не буду. Пошла на хрен, шалава, – сказал Напильник. Ткнул пальцем в сторону Миши, резко развернулся и пошел. Эхо от грохота, с которым он захлопнул дверь, разносилось по складу еще несколько секунд.

Гимли через плечо глянул на Мишу. На его взгляд, даже в своих долбаных черных одеждах, достойных похоронной процессии, она выглядела весьма привлекательно, хотя и совершенно не умела носить западные вещи. Приверженность и необдуманные слова выводят его людей из себя. Напильник, Саван, Бархатка и Видео терпеть ее не могут. А вот Арахис, как ни странно, совершенно без ума от нее, хотя все, что глуповатый джокер от нее видит, это лишь недовольные взгляды.

Гимли уже тоже осознал, что ненавидит ее. Сожалел о поспешном решении, когда согласился встретиться с ней здесь, после провала в Берлине. Лучше бы он никогда не сводил ее с Поляковым. Если бы не улики, которые, как она сказала, у нее есть против Хартманна, и тот факт, что они все еще ждали информации от русских, в Министерство юстиции уже давно бы отправилось анонимное письмо. И тогда бы он посмотрел, что этот долбаный Хартманн приказал с ней сделать.

Она туз, будь она проклята. А тузы заботятся только о себе. Тузы хуже натуралов.

– Ты потрясающе тактична, не находишь? – сказал он Мише.

– Он спросил. Я сказала ему лишь то, что Аллах сказал мне. Как правда может стать неправдой?

– Если хочешь чуть подольше остаться в живых в Джокертауне, то тебе лучше научиться понимать, когда надо держать закрытым свой долбаный рот. И это – чистая правда.

– Я не боюсь принять мученическую смерть за Аллаха, – надменно ответила она с сильным акцентом, проглатывая согласные. – Я всегда готова к этому. Устала ждать. Лучше я открыто нападу на это отродье, Хартманна.

– Хартманн много сделал для джокеров… – начал Арахис, но Гимли перебил его:

– Это случится уже скоро. Этим вечером я говорил с Джубом. Говорят, что Хартманн собирается произнести речь в Рузвельт-Парке, в понедельник. Все считают, что он собирается официально объявить о том, что будет баллотироваться в президенты. Поляков сказал, что свяжется с нами сразу же, как Хартманн сделает заявление. А тогда в дело вступим мы.

– Мы должны связаться с Сарой Моргенштерн. Видения…

– …не значат ничего, – перебил ее Гимли. – Планировать все будем, когда здесь будет Поляков.

– Тогда я пойду в этот парк. Хочу снова посмотреть на Хартманна. Хочу услышать его.

Ее лицо потемнело и сделалось диким, но эта ярость была почти что комична.

– Ты будешь держаться в стороне, блин, – громко сказал Гимли. – Учитывая, что сейчас творится в этом городе, охраны там будет по уши.

Она поглядела на него, и ее взгляд оказался даже решительнее, чем он мог предположить. Гимли моргнул.

– Ты мне не отец и не брат, – сказала она тоном, каким разговаривают с умственно отсталыми детьми. – Ты мне не муж, и ты – не Нур. Ты не можешь приказывать мне так, как приказываешь остальным.

Гимли почувствовал, как его охватывает слепая ярость. Сдержался. Еще немного. Еще пару дней.

Они смотрели друг на друга, ясно ощущая взаимную ненависть.

– Хартманн мог бы стать хорошим президентом… – начал Арахис едва не шепотом, поглядывая то на Гимли, то на Мишу. Они не обращали на него внимания. У Арахиса сочилась кровь из порезов.

– Ненавижу этот город, – сказала Миша. – Жду не дождусь, когда уеду.

Она вздрогнула, перестав глядеть в глаза Гимли.

– Ага, здесь до хрена людей, которые думают так же, – с невинной улыбкой ответил Гимли. Миша прищурилась.

– Еще пара дней. Потерпи, – сказал он.

А после этого, когда все ставки сыграют, я позволю Напильнику и остальным сделать с тобой, что им вздумается.

Понедельник, 14.30

Миша, также известная под именем Кахины, вспомнила проповеди. Ее брат, Нур аль-Алла, особенно хорошо описывал мучения, испытываемые грешниками после смерти. Его звучный и убедительный голос звучал с минбара, кафедры в мечети, когда вокруг мечети Бадият Аш-Шам воздух дрожал от полуденной жары. Правоверные внимали ему, и, казалось, от его мощного голоса перед ними разверзались адские бездны.

В проповедях Нур аль-Аллы ад был наполнен скачущими по нему мерзкими джокерами, грешниками, проклятыми Аллахом и пораженными вирусом Дикой Карты. Для него они были земным выражением вечных мук, ожидающих всех грешников. Зловонный подземный мир, наполненный изуродованными телами, пародиями на человеческий образ, скабрезными лицами, сочащимися гноем, мерзкой вонью ненависти, отвращения и греха.

Нур не знал, а вот Миша уже поняла. Вот он, ад. Нью-Йорк. Ад в аду, Джокертаун. А сегодня днем адом стал Рузвельт-Парк. Здесь бесновался сам главный шайтан, бесновался перед своими почитателями. Хартманн, чудовище, с пальцев которого свисали ниточки, за которые он дергал, управляя людьми, призрак, терзавший ее в видениях. Тот, который руками Миши погубил божественный голос ее собственного брата.

Она видела газеты, первые полосы, на которых восхваляли Хартманна, превозносили его спокойствие в кризисных ситуациях, его сострадание, его труды, направленные на то, чтобы джокеры перестали страдать. Она знала, что тысячи людей пришли в парк, чтобы увидеть его, знала, что они надеются, что он скажет заветные слова. Знала, что большинство считает Хартманна голосом разума, единственным, что можно противопоставить благочестивым, но исполненным ненависти проповедям Лео Барнетта и других, ему подобных.

Но в видении Аллах показал ей настоящего Хартманна, Аллах вложил в ее руки дар, который может низвергнуть этого человека. На мгновение реальность, собравшиеся в парке люди, заколебалась в преддверии очередного кошмара наяву, и Миша едва не вскрикнула.

– Ты в порядке? Ты вся дрожишь.

Арахис коснулся руки Миши, и она невольно ее отдернула, почувствовав прикосновение негнущихся ороговевших пальцев. Увидела боль в его глазах, едва заметных на покрытой чешуйками коже лица.

– Ты не должен был сюда приходить, – сказала она. – Гимли сказал…

– Все в порядке, Миша, – прошептал он. Джокер едва шевелил губами, а голос его был еле слышным хрипом, как у чревовещателя. – Я тоже ненавижу свою внешность. Многие из нас чувствуют то же самое. Как Стигмат, сама знаешь. Я все понимаю.