Беглец из Кандагара - Александр Холин

К счастью, Анфисе никуда не надо было спешить по вечным «женским заботам», вливаясь в снующие толпы москвичей, высчитывать время по минутам и звонить по мобильнику, извиняясь за опоздание. Поскольку вся Москва давно уже обзавелась превратившейся в необходимость мобильной связью через крошечные карманные телефоны, Анфиса сразу же снабдила одичавшего в Афганистане и на Дальнем Востоке гостя запасным мобильным телефоном, научила пользоваться и взяла обещание, что тот будет регулярно сообщать ей обо всех своих делах и передвижениях.

Вадим клятвенно обещал, а сам всё размышлял, как бы не опоздать на вечерний сейшен, ведь Анфиса обещала перезнакомить его со всеми своими друзьями, ввести в элитное общество московских художников, а на таких вечерах надо было «выглядеть»! Это Вадим усвоил ещё с юности.

Собственно, Москва сейчас уже совсем другая, другое сознание, другое мышление. Но в том-то вся и штука, что древняя Россия — страна инертная и хоть что-то изменить в ней стоило неимоверных усилий. Значит, к вечеринке он обязан выглядеть как английский денди с налётом современной российской авантажности. А перед этим просто побродить по родному городу, поздороваться с ним, расспросить, как он живёт под неоперённым крылом российской демократии.

Что говорить, Москва давно уже забыла своего сбежавшего блудного сына. Может, столице лень было поворочать мозгами, а может, не хотела она принимать назад свихнувшегося на вендетте беглеца из Кандагара. У столицы и без него забот хватало, а привечать потенциального убийцу вряд ли кому захочется. Если та же Анфиса, допустим, узнала бы о замыслах Вадима, то наверняка тут же выгнала бы из дома, несмотря на то что всю жизнь прождала его, шельмеца, и готова была принять таким как есть, но вернувшимся к ней, к ней одной…

Следуя новой Москвой, Вадим всё чаще отмечал не реконструкцию уникальной архитектуры города, а гламурный перекрой по американо-европейским архитектурным лекалам, что выглядело элементарным обезьянничанием. Шутка сказать, уникальная московская архитектура обязана была посторониться, пропуская вперёд всемирный американский стандарт.

Москвичи-старожилы до сих пор помнят, к чему привело бездумное копирование со времён шестидесятых, когда по столице, а потом и по другим городам Советского Союза стали расти знаменитые «хрущобы». Их сменила панельная братия семидесятых, но настоящие архитектурные шедевры никто до сих пор не трогал. А сейчас американский бес ударил своим денежным рогом в ребро столичному начальству, и город стал резко обезличиваться. В некоторых местах старая, воистину уникальная архитектура выглядела теперь на фоне стеклянно-зеркальных американизированных билдингов как балахон на русской бродяжке, залатанный в нескольких местах заплатами из настоящей золотой парчи.

— Видимо, точно про нынешнее правительство люди говорят, что все они, как шавки у обеденного стола американского хозяина, ждут, когда хозяин кусок бросит, — сплюнул Вадим.

— Что вы сказали? — услышал беглец строгий окрик. — Да, да, я к вам обращаюсь, мужчина. Предъявите ваши документы!

Вадим ошалело глядел на сержанта, стоявшего возле метро, и не мог понять, что тому от него надо. Затем понял, что снова произнёс вслух что-то очень непотребное и обидное для исполнительной власти, что власть это услышала и может теперь вполне серьёзно причинить несколько неприятных мгновений.

— Ваши документы, — повторил, козырнув, подошедший к нему сержант.

Вадим полез во внутренний карман и похолодел: паспорта не было! Потерял?! Он второпях начал ощупывать карманы.

— Вот чёрт, наверное, дома оставил! Вот чёрт! А чем, собственно, я вам обязан, гражданин сержант? Не пью в общественном месте, не мочусь под забором, не мусорю, не подкладываю мину в метрополитене. Ведь вы обязаны, следуя закону о милиции, проверить мои документы лишь в том случае, если я несу подозрительный багаж либо выгляжу, как парижский клошар.

— Кто? — сконфузился сержант.

— Клошар, французский бомж, — улыбнулся Вадим. — А я, в общем-то, ничего предосудительного не делал, поэтому просто так проверить документы и обыскать меня вы не имеете права. Или я ошибаюсь?

— Вот именно, ошибаетесь! — парировал сержант. — Вы только что скверно высказались в адрес российского правительства, поэтому должны понести наказание. За свои слова отвечать надо!

— Интересно, сержант, — ехидно заметил Вадим, — у вас и свидетели имеются? Но не забудьте им сказать, что я вслух вспомнил только подлеца Ходорковского, сунувшего свой любопытный нос в святые дела Российской думы и правительства. Потому он и получил заслуженное наказание. А я? Я, наоборот, радуюсь, что таким прохвостам нет места ни в российском правительстве, ни в стране. К тому же Ходорковский, говорят, стал писателем и выпустил в свет какой-то паршивый пасквиль. Я не читал его книгу, но знаю, что гнать надо из страны всякого, кто осмелится поднять свою грязную руку на наше советское правительство. Или я ошибаюсь?

Милиционер ошалело хлопал глазами и не мог сообразить, что ему делать с задержанным. Потом, встряхнувшись, как пёс, он проворчал:

— Ладно, иди. И впредь фильтруй базар!

Вадим поспешил убраться восвояси от ока недремлющей московской милиции, хотя нынешние «свояси» пока не привлекали ничем занимательным.

Дома Анфиса встретила его радостной улыбкой, чем в одну секунду развеяла все нахлынувшие было волны обиды на человеческие отношения. К тому же на круглом столе в большой комнате, на самом видном месте лежал тот самый пресловутый паспорт, без которого на улицах столицы теперь, видимо, не обойтись. Вадим обрадованно схватил и спрятал документ во внутренний карман, но, интуитивно почувствовав что-то нехорошее, круто обернулся к внимательно наблюдавшей за ним девушке. Колючий взгляд Анфисы не сулил ничего хорошего, и Вадим понял, что его подруга не преминула заглянуть в обнаруженный документ. Это понятно. Глаза девушки светились такой настороженностью, что Вадиму стало не по себе.

— Ты почему-то забыл поведать мне, глупой, что у тебя сейчас другие имя и фамилия. Что случилось, Вадим? Поверь, я не для того ждала тебя столько лет, чтобы отдавать наше будущее в руки слепого случая, который в любой момент может ворваться, встать меж нами и снова всё исковеркать. Я хочу знать обо всём, что случилось с тобой в Афгане, и обо всём, что произошло после. А также, почему ты не возвращался в родной город столько лет. Да бог с ним, с городом. Если ты меня любил всё это время, то мог бы приехать хотя бы ко мне.

Вадим понял, что скрывать свои похождения не имеет смысла, ибо был поставлен перед дилеммой: либо оставаться с долгожданной и до сих пор любимой женщиной, либо продолжать охоту, которая за долгие годы укрепилась в сознании и превратилась в маниакально-навязчивый синдром.

— Видишь ли, Анфиса, — начал Вадим издалека, — я, конечно, мог бы тебе соврать, сочинить что-нибудь этакое в стиле американского вестерна с русской начинкой и преподнести под французским соусом «Марешаль», но не хочу говорить неправду…

— Вот и не говори, — оборвала его Анфиса. — Если то, что я хочу узнать, связано с какими-то твоими личными неприятностями, можешь ничего не говорить, я пойму.