Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг. - Сергей Брилёв

В-третьих, разведка НКВД была, может, и не тем, но всё-таки лишь управлением единого ведомства, а британские спецслужбы были разделены на несколько ветвей; при этом SOE была своего рода «младшим братом» МИ-6, выпрашивая у неё, например, поддельные документы для тех же «ледорубов». Ещё в то время Дж. Хилл писал, что SOE не была «такой же всесильной, как НКВД, которое само себе даёт всё, что нужно, никого не спрашивая, автоматически»[1043].

Иными словами, в формуле «НКВД – SOE» с самого начала было много асимметрии и дисбаланса: и внутри систем, и на их стыке.

Наконец, в-четвёртых, всё-таки никуда не деться и от идеологии. С одной стороны, Москве, наверное, было трудно уяснить, почему даже в войну в Лондоне действуют с оглядкой на какую-то там демократическую систему сдержек и противовесов (наверное, особенно странным казалось наличие в Британии «национального правительства», объединившего партию большинства и оппозицию, где, кстати, министерство, куда входило SOE, возглавлял оппозиционер-лейборист; в СССР как раз НКВД отвечал за то, чтобы оппозиционеры оказывались либо в безымянных могилах, либо в «местах не столь отдалённых»). С другой стороны, на примере документально зафиксированных настроений офицера-шотландца, которого «чуть не стошнило» от «Ogpu», мы видели известную зашоренность и с британской стороны.

Но даже если отбросить идеологию-идеологию, то никак не менее важным оказывалась разница в философиях. Кстати, эта разница есть и сегодня, когда в России у власти давно уже никакая не коммунистическая партия, и тоже – капитализм.

Возьмём ответ СВР на запрос ВГТРК по поводу операции «Эверест», в рамках которой Йозеф Цеттлер-«Хозе» готовился со своим напарником Альбертом Хуттари-«Яном» к работе в Австрии. Текст ответа сегодняшней российской разведки гласит: «В январе 1944 г. “Хозе” вместе с другим нашим агентом “Яном” был выброшен с английского самолета в районе г. Вены (Австрия) для разведывательной работы»[1044]. Мы это уже знаем, но в данном случае вновь обратим внимание на это важное слово: «разведывательная».

Значит ли утверждение СВР, что мы должны окончательно отмести британскую характеристику Цеттлера, как не столько спецслужбиста, сколько «политкомиссара»? Как ни странно, и да, и нет.

Вернёмся к некоторым методологическим вопросам.

О задании агентов-«ледорубов» в СВР целиком написали так: «Основное задание для всех [было] восстановить и наладить связь с нелегальными резидентурами НКВД и ГРУ Генерального Штаба и подпольными организациями Коминтерна, обеспечить их бесперебойную связь с Центром и координацию с ними своей деятельности. Вторая часть задания – сбор информации о противнике, укрепление агентурных позиций за счёт вербовки источников и вспомогательной агентуры, налаживание других каналов получения интересующих Центр сведений. Отдельным заданием шло изучение возможностей организации диверсий и саботажа во вражеском тылу».

С одной стороны, можно зацепиться за наличие в этом ответе слова «Коминтерн», и сказать, что по большому счёту британцы были правы. Что такое пункты Коминтерна, как не очаги идеологии? Значит, Цеттлер и прочие «ледорубы» – именно политкомиссары. С другой стороны, не сами ли британцы, затевая сотрудничество с Москвой, исходили из того, что коммунисты в оккупированной Европе – нелишняя «пятая колонна» в борьбе с нацизмом в рейхе и оккупированных им странах? Что же было её чураться по ходу?

…На то мир спецслужб и является особенным, что ни русское выражение о «палке о [всего-то] двух концах», ни английское выражение о «[всего-то] двух лезвиях меча» в данном случае не проходит. У этой палки – минимум три конца, у этого меча – минимум три лезвия. Этот «третий конец», «третье лезвие», третью интерпретацию, как нам кажется, наиболее ёмко описал крупнейший исследователь австрийского левого движения Барри Маклафлин.

Выступая в Вене, он сказал: «Британцам нужен был саботаж или партизанская борьба. Последнюю предпочитал председатель SOE генерал-майор сэр Колин Губбинс. Он отслужил в Ирландии во время войны за независимость 1919–1921 гг., где на его предпочтение атакам в стиле “коммандо” должны были повлиять партизанские боевые действия, широко развёрнутые Ирландской республиканской армией»[1045]. Обозначив этот, как видится, важный историко-психологический аспект, Маклафлин продолжил: «Однако, одна из статей соглашения [SOE – НКВД] от сентября 1941 г. ветировала какие-либо обсуждения или раскрытие данных о заданиях, которые предстояло выполнять агентам. Британская сторона, на мой взгляд, правильно пришла к выводу о том, что большинство советских агентов […], попав на вражескую территорию, занимались бы такой классической разведывательной деятельностью, как промышленный шпионаж, сбор сведений о передвижениях войск»[1046].

Собственно, как мы прочли в ответе СВР на запрос ВГТРК, диверсии и саботаж у агентов НКВД/НКГБ действительно проходили лишь как «дополнительное задание»…

Между тем Б. Маклафлин продолжает: британцы, на его взгляд, правильно пришли к выводу, что в числе заданий «ледорубов» было ещё и «воссоздание структур компартии или (что тревожило ещё больше) учреждение советских “спящих” сетей, которые можно было активировать при послевоенных сценариях»[1047].

И такой сценарий мы уже видели: та же Эльза Ноффке показала гестапо, что в её задачу входило остаться в Германии и после войны[1048]. Это возвращает нас к пункту об использовании коммунистов как «пятой колонны» в оккупированной Европе. Получался – замкнутый круг. Получалось (и получается), что то, где в Москве своего сотрудника считали (и считают) именно что «разведчиком», в Лондоне не могли не считать его иначе как «политкомиссаром»…

Эльза Ноффке из операции «Тоник» – пожалуй, тот агент-«ледоруб», через чью судьбу видно тем большее.

Не приходится удивляться тому, что показания гитлеровцев о показаниях Ноффке были в Лондоне на многие годы засекречены. Во-первых, гестаповцам она рассказала ещё и о том, что британцы (и конкретно майор Сэддон) пытались её переманить на свою сторону. При этом Ноффке доложила об этом своему «советскому руководителю» (то есть, очевидно, Чичаеву), который приказал ей более не вступать в разговоры с сотрудниками SOE вне его присутствия[1049].