После заката - Стивен Кинг

Мы вышли из больницы. Регистраторши за стойкой не было, так что мне не пришлось выдумывать причину отступления. Да и вряд ли я нашел бы нужные слова. Сказать, что резь в паху вдруг улетучилась? Бред и неправда.

На вид человеку в костюме было тридцать пять лет, ни больше ни меньше. Похож он был на бывшего десантника или морского пехотинца, который не расстался с привычкой стричься «под ежик». Шли мы молча: обогнули медцентр, где мой врач принимал больных, затем направились кварталом ниже, к больнице «Целительные рощи». Я двигался, полусогнувшись от боли – она хоть не грызла, но то и дело покусывала.

Мы подошли к дверям и отправились вдоль по коридору с героями Диснея на стенах и звуками песни «Мир тесен», плывущими из колонок. Бывший морпех шел бодро, даже не глядя под ноги – как у себя дома. В отличие от меня. Я никогда и нигде не чувствовал себя таким чужим, таким далеким от привычной мне жизни. Взлети я вдруг под потолок, словно шарик с надписью «Поправляйся поскорей!», которые дети приносят в больницы, и то не очень удивился бы.

У центральной вахты морпех упредительно стиснул мне руку. Мы выждали, пока медсестра и медбрат не разойдутся, потом перешли в соседний зал. Там сидела лысая девочка в инвалидном кресле. Она проводила нас блестящими, тоскливыми глазами и вытянула руку.

– Нет, – сказал мой спутник и без лишних слов повел меня вперед. Я успел еще раз поймать ее взгляд – лихорадочный взгляд умирающей.

Мы пришли в палату, где мальчик лет трех возился с кубиками. Его кровать окружал полиэтиленовый колпак. Мальчик пытливо уставился на нас. Он казался куда здоровее, чем девочка в кресле – рыжие кудри, живые глаза, – только кожа была свинцово-серого цвета, а когда мой провожатый подтолкнул меня вперед и снова замер в позе почетного караула, я понял, что этот ребенок очень болен. Я расстегнул молнию колпака, игнорируя табличку «Стерильно!», и почувствовал, что жить ему осталось считанные дни.

У самой кроватки стоял тот же нездоровый запах, что и в комнате отца, может, чуть полегче. Ребенок без малейшего стеснения потянулся ко мне. Я поцеловал его в краешек губ, и он тут же прильнул ко мне в ответ. Видимо, к нему очень давно не подходили – по крайней мере без иголки.

Нас никто не окликнул, не пригрозил вызвать полицию, как Рут в тот памятный день. Я застегнул полог, а когда обернулся в дверях, мальчик сидел как ни в чем не бывало, с кубиком в руках. Увидев, что я ухожу, он уронил кубик и помахал мне по-детски, закрыв и открыв ладошку. Я ответил тем же. Он уже выглядел лучше.

Морпех снова стиснул мне руку у вахты, но в этот раз нас заметил медбрат с неодобрительной улыбкой на лице (мой непосредственный начальник культивировал такие как плоды особого мастерства). Он спросил, что мы делаем у него в отделении.

– Извини, друг, этажом ошиблись, – ответил мой спутник. Чуть позже, на лестнице снаружи он спросил: – Дорогу назад найдешь или?..

– Без проблем, – ответил я, – только мне придется по новой записываться к врачу.

– Скорее всего.

– Мы еще встретимся?

– Да, – ответил он и зашагал, не оборачиваясь, к больничной парковке.

Снова встретились мы в 1987-м. Рут, помню, уехала за покупками, а я стриг газон, уговаривая себя, что боль в затылке вовсе не предвещает мигрени. Они начались у меня с тех пор, как мы побывали у мальчика в «Целительных рощах». Правда, о нем я даже не думал, лежа в зашторенной комнате с мокрой тряпкой на лбу. Я думал о девочке в инвалидной коляске.

В другой раз мы проведали женщину в больнице святого Иуды. Когда я поцеловал ее, она взяла мою руку и положила на левую грудь – вторую врачи уже отняли. «Я вас люблю, мистер», – разобрал я сквозь слезы, и… не нашелся, что сказать в ответ. Мой провожатый стоял в дверях: ноги на ширине плеч, руки за спиной. Парадная стойка.

В следующий раз он объявился нескоро: стоял декабрь 1997-го. С тех пор я его не видел. Тогда меня мучил артрит – впрочем, как и сейчас. Его армейский «ежик» поседел, от углов рта протянулись две резких черты, как у куклы чревовещателя. Он доставил меня к эстакаде трассы I-95 на севере города, где «форд-эскорт» столкнулся с панелевозом. «Эскорт» смяло изрядно. Дежурные «скорой» пристегивали к носилкам его владельца, мужчину средних лет. Полиция допрашивала водителя грузовика – он как будто не пострадал, хотя и выглядел ошарашенным.

Врачи уже захлопнули двери за носилками, когда морпех сказал:

– Давай! Шевели ногами!

И я по-стариковски затрусил к тылу «скорой помощи», а он побежал вперед, окликая врачей:

– Эй! Эй! Это не браслет[54] упал?

Те обернулись посмотреть, один из дежурных и полицейский, который до этого беседовал с водителем грузовика, пошли туда, куда указал мой спутник. Я открыл задние двери «скорой» и полез внутрь, к голове пострадавшего, хватаясь за отцовские карманные часы, подарок на свадьбу. Я с ними не расставался, носил на золотой цепочке, пристегнутой к ремню. Однако возиться было некогда – пришлось ее порвать.

Человек на носилках воззрился на меня из темноты. Сломанная шея выпячивалась сзади лоснящимся бугром, похожим на дверную ручку.

– Черт, я не чувствую ног, – произнес он.

Я поцеловал его в уголок губ (это место, наверное, было моим особенным) и попятился назад, как вдруг меня схватил кто-то из медиков.

– Вы что тут вытворяете? – вскинулся он.

Я показал на свои часы, которые положил рядом с койкой.

– Вот, валялись в траве. Подумал, он будет искать, – ответил я, зная, что пока водитель «эскорта» придет в себя, увидит незнакомые часы с чужим именем под крышкой и успеет от них отказаться, мы будем уже далеко. – А вы нашли его браслет?

– Это была какая-то железка, – раздраженно скривился врач. – Давайте идите отсюда. – Потом добавил не так ворчливо: – Спасибо за часы. Могли бы себе оставить.

Еще бы. Я их любил. Нет, не так: у меня ничего больше не осталось.

– Ты в крови испачкался, – заметил морпех по дороге домой. Мы сидели в его машине, непримечательном седане «шевроле». На заднем сиденье лежал собачий поводок, под зеркалом болталась медаль святого Христофора на цепочке. – Отмойся, как приедешь.

Я ответил, что так и сделаю.

– Больше ты меня не увидишь, – сказал он.

Я подумал о негритянке и ее словах. Вспомнил о них после стольких лет.

– Значит, конец моим мечтам?

Морпех озадаченно замер, пожал плечами.

– Конец службе, – сказал он. – Про мечты мне ничего не известно.

Я задал ему еще три вопроса до того, как он высадил меня и исчез из моей жизни. Ответа я не ждал, но все же получил.

– Эти люди – они потом так же лечат других? Поцелуют, и все пройдет?