Путь серебра - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Однако застать русов врасплох у них надежды больше не было. Напротив, именно этого Амунд и ждал: именно сейчас, когда уходящее войско уже не имело возможности держать прежнее число дозоров, а у хазар был последний случай ухватить хоть часть уплывающих сокровищ. Пока половина волынцев – ратники – спускала на воду лодьи, другая, Амундовы хирдманы под началом Хавлота Мудреца, держала окраины стана в строю и в полном боевом облачении. Но и хазары в темноте не смогли разглядеть их заранее и теперь напоролись на стену щитов и на копья. Схватка вышла короткой и яростной. Нападавшие – это были жители Итиля, вооруженные кто чем и привлеченные возможностью урвать часть чужой добычи, – не могли тягаться с опытными в пешем строю хирдманами Амунда и были отброшены, оставив у границы стана десятки трупов.

С воды раздался призывный звук рога – все волынские лодьи были спущены и готовы двинуться по ночной реке. Ушедших вперед северян давно не было ни видно, ни слышно, и волынцы не хотели сильно отставать, разрывая войско, пока опасность новых нападений не отступила.

Рядом раздался условленный свист.

– Где князь Амунд? – крикнул кто-то на славянском языке.

– Я здесь, – ответил ему из тьмы густой низкий голос, и гонец-киянин, обернувшись, вздрогнул.

Амунд ждал у самой воды, близ своей лодьи, и в смутном лунном свете он, с его громадным ростом и неразличимым лицом, в тускло блестящем шлеме, казался истинным выходцем из Подземья, древним исполином, курганным жителем, что лишь в полнолуние встает на свой вековечный дозор.

– Князь Грим спрашивает, что у вас.

– Пешие напали, мы отбились. Готовы отплывать.

– Отплывайте.

Амунд дал знак своему трубачу, и тот снова поднял рог, призывая дозор возвращаться. Хирдманы попятились к берегу. Отходили тесным строем, бок к боку, на плечах несли раненых. Плеснула под ногами прибрежная волна. Заходя в воду по колено, по пояс, хирдманы закидывали на спину щиты и брели к темнеющим на глади лунной воды лодьям. Лезли на борта, хватались за весла и протянутые руки. С берега, оставленного волынцами, вслед им летели редкие стрелы: просто так, наудачу, и падали в воду.

Одна за другой лодьи выходили на стремнину.

– Княже, слышишь? – Лундвар, телохранитель, тронул Амунда за плечо.

На оставленном берегу снова раздавался шум схватки.

– Вернулись, упыри! – сказал кто-то в лодье.

– Теперь кияне же отчаливают, да?

– Пора им.

– Вот псы неуемные! – добавил Ярни, оружничий, имея в виду хазар.

Несколько мгновений Амунд колебался: не вернуться ли? Но Грим приказал ему отплывать, да и сам был способен не хуже самого Амунда отбросить хазарских пешцов, уже потрепанных первой схваткой.

– Греби! – велел Амунд. – Будет надо, позовет.

Лодья шла вверх по течению, все дальше от покинутого стана. Шум схватки отдалился, потом, как показалось Амунду, вновь усилился, но он отнес это на счет того, что над водой любой звук разносится далеко и ясно. Мелькнуло беспокойство: как знать, сколько этих бесов таилось в темноте? Но нуждайся Грим в помощи, он бы позвал, есть же у него свои трубачи.

– Кол им всем в печень, а хакану – два! – ругнулся себе под нос Амунд. – Давай, дренги, навались!

– Раз! Раз! – выкрикивал кормчий.

Гребцы размеренно работали веслами: предстоял долгий путь вверх по широкой ночной реке…

– Мы плыли до утра, – рассказывал Амунд в тишине киевской гридницы. – Когда рассвело, увидели остров, а на нем ждали люди Олава. Мы тоже пристали там и стали ждать. Ждали до вечера, но нас нагнали лишь люди Унерада и Божевека. – Он взглянул на двоих бояр, сидевших с хозяйской стороны гридницы. – Было ясно, что больше ждать нечего. Вечером мы отправились дальше. Люди Олава ждали еще какое-то время, мы больше их не видели. К переволоке они отстали от нас на целый день.

Он замолчал.

– И что же с ним случилось, с Гримом? – спросил Хельги, поняв, что Амунд закончил рассказ.

– Это мне неизвестно.

– Но так что же… мой сын? – Хельги нахмурился. – Вы… почему вы не вернулись за ним?

– А почему я должен был возвращаться, когда уже отплыл? – спокойно ответил Амунд. – Твой сын Грим был старшим вождем похода, его конунгом. Так было решено – богами, судьбой, войском и самим тобой. Вспомни, как это было в Чернигове. – Амунд бегло глянул на Брюнхильд. – Мы должны были метать жребий, чтобы узнать волю богов: я или Грим будет возглавлять поход. Но я занемог… ты знаешь, отчего так вышло. – При этих словах Амунд смотрел только на Хельги. – И ты сказал: хворь послали мне боги, а раз я не явился к жребию, значит, им угодно видеть во главе войска твоего сына. Все войско поддержало это решение – и твои люди, и люди Олава.

– Но к чему ты сейчас это рассказываешь? – не без досады воскликнул Хельги; ему казалось, что Амунд пытается уйти от обвинения, переводя разговор на его, Хельги, вину в своей хвори.

– К тому, что вождем войска был твой сын. Он сказал мне отплывать, я так и сделал. Я мог бы прийти ему на помощь, если бы он нуждался в ней и звал. Но он не звал. Вот эти мужи могут подтвердить, – он показал на Унерада и Божевека, – они тоже не слышали рога.

Все воззрились на двоих бояр, чьи бледные лица с обреченным выражением так плохо ладили с роскошью багдадских кафтанов. Они молчали и бросили на своего князя лишь беглый взгляд: им было нечего добавить к рассказу Амунда. Как и он, они выполнили приказ Грима отчаливать и не слышали призывов о помощи, хотя шум битвы до них доносился.

– Мы все – мои люди и люди Олава – сошлись на том, что у хазар было приготовлено для последнего натиска больше людей, чем мы думали, возможно, конница, – продолжал Амунд. – Но Грим мог в темноте не понять, сколько их, и потому не позвал на помощь.

– Выходит, ты толком и не знаешь, что случилось с Гримом-конунгом? – задал вопрос Карл, пока Хельги осмысливал услышанное.

На уме у старика была его хольмгардская внучка Ульвхильд. Он сам устроил ее брак с Гримом и вот узнал, что она, вероятно, уже стала вдовой.

– Нет. Было слишком темно, чтобы что-то видеть, и ни один человек не говорил, будто знает больше.

На несколько мгновений повисла давящая тишина.

– Если бы вождем войска был я, – среди этой тишины добавил Амунд, – то Грим бы со своей дружиной отплывал, а я с моей