Свои и чужие - Мария Метлицкая

После ужина они, совсем как семейная пара (счастье, снова счастье!), недолго посмотрели телевизор, и он вопросительно глянул на нее.

Она, к удивлению, все поняла, погасила свет и молча, почти молниеносно, юркнула под одеяло.

Он подошел не спеша, медленно снял полотенце с бедер, аккуратно прилег рядом, положил руку ей на грудь и жарко выдохнул:

– Девочка моя!

Люська закрыла глаза, задрожала всем телом, отчего-то испугалась и подалась к нему вся – от губ до пяток, желая только одного – чтобы все это не кончалось и не кончилось никогда.

Его слова, шепот, тело, горячие руки, осторожные ласковые губы, запах его волос – весь он, весь.

Который сейчас принадлежал только ей, и они были единым… Целым.

Впервые в жизни бедная Люська почувствовала себя желанной, единственной и любимой.

Ночью она не спала и неотрывно смотрела на него, спящего. Он лежал на спине, сложив руки на груди, чуть приоткрыв рот, и монотонно, негромко похрапывал.

Люське было трудно дышать, и казалось, что она задыхается от любви.

Она выходила на балкон и смотрела на море – оно чуть поблескивало и колыхалось.

Потом она снова ложилась с краю и смотрела на Анатолия.

Он проснулся, сладко потянулся и очень ей обрадовался.

Потом быстро выпил чаю и, посмотрев на часы, торопливо засобирался.

Она молчала и ни о чем не спрашивала – просто не решалась. Только у самой двери, которую он уже почти приоткрыл, тихо позволила себе, опустив глаза:

– Сегодня… Придешь?

Он досадливо махнул рукой.

– Что ты, милая! О сегодня не может быть и речи. Столько дел накопилось!

Она дрогнула и кивнула.

Он замешкался, словно раздумывая, погладил ее по голове и ласково спросил:

– Может, завтра? Ты ведь не против?

Против! Она – против! Господи, какой… Дурачок! Да она! Только бы дожить до этого «завтра»! Только бы не свихнуться и дожить! Потому что это проклятое время… Будет опять издеваться и мучить ее.

Она закрыла за ним дверь и села на пол в прихожей. «За что мне столько счастья? – подумала она. – Разве я заслужила?»

Анатолий Васильевич спешил на работу. Почти опаздывал. А вечером надо было объявиться у Ларочки. Что поделаешь – ее день, законный. Впрочем, по Ларочке он успел даже соскучиться – столько лет из жизни не выкинешь!

А девочка эта… Милая такая, трогательная. Одинокая, словно сирота необласканная. А вроде не детдомовская, с матерью живет! Странно даже… Будто слово ласковое впервые услышала! Так благодарна, что руки пыталась целовать. Чудеса!

Анатолия Васильевича Ружкина Мария знала давно – так сложилось, случайные обстоятельства. Давно, сто лет назад, Катерина, первая любовь и мать двоих детей Ружкина, рожала у них в больничке. Там и столкнулась впервые Мария с незадачливым папашей. Нет! Ружкин появлялся частенько, вот только передачки его для роженицы были предметом насмешек и обсуждений всего больничного персонала. Ну, а как вы думали? Банка скумбрии в томате и ливерная «собачья» колбаска. Нянечка, принимавшая передачи, поносила папашу на всю больницу. Тот растерянно хлопал красивыми, в густых ресницах, синими глазами и пытался оправдаться.

– Ну и муж у тебя! – раздраженно бросила нянечка, брякая перед Катериной тарелку с жидким больничным супом.

– А не муж он, – вяло бросила Катерина и отвернулась к стене.

Нянечка сразу подобрела и женщину пожалела.

– Да не реви! Зато – красавчик отменный! Дай бог, сынок в него пойдет!

Спустя пару лет в родилку попала и Ларочка. Ларочку все побаивались и связываться с ней не желали. Передачки Ларочке носила мамаша, но однажды появился отец ребенка. Он кидал в окно первого этажа камешки и махал Ларочке еловой веткой. Была зима.

Ларочка стояла у окна и смущенно отгоняла пьяненького любовника. Ей было неловко. Анатолий Васильевич плясал под окошком «Яблочко».

Ларочка дернулась и отошла от окна.

Вся больница, разумеется, признала в папаше Ружкина. А еще через год там снова рожала Катерина – теперь уже второго сына. И теперь Ружкин выкаблучивался под ее окном.

– Жалко баб, – вздыхая, сказала медсестра Ниночка.

– Ничего не жалко, – сурово отрезала Стеша, – сами виноваты. Рожают не пойми от кого!

Мария тогда стушевалась и быстро вышла из сестринской. У нее уже была Люська, и стыд она испытала за всех, включая себя.

Медсестры переглянулись, и Ниночка покрутила пальцем у виска, осуждающе глядя на Стешу.

Приехав в поселок, Мария обнаружила пропажу курицы и остатки бульона в большой кастрюле.

– Стерва ты, Люська, – грустно сказала она, – чтоб так, втихомолку… без спроса…

– Молись на них, – с вызовом бросила Люська, – а я буду картошку жрать. С маргарином.

То, что с Люськой происходит что-то не то, она заметила не сразу, а спустя месяца два.

Люська задерживалась на работе, сильно красила глаза и застывала на пару минут на месте, словно ее приклеили.

Но спросить ее, что происходит, Мария не смела – не принято было спрашивать про личные дела в их семье, не принято.

Только когда Люськино тощее пузо слегка округлилось, впервые в жизни налились впалые щеки и загорелись румянцем, только когда дочь стала банками есть соленые помидоры, Мария поняла – в доме беда!

– От кого? – коротко спросила она.

– Ты не знаешь, – так же коротко ответила дочь.

– И что дальше? – продолжила мать.

Люська пожала плечом.

– Ребеночек…

Раньше мучили страшные сны. Теперь она всю ночь лежала без сна и думала, думала…

За что такая судьба? За что? Разве нельзя по-человечески? Как говорила Стеша – по-лю́дски? Повстречаться, сыграть свадьбу, назвать гостей и надеть белое платье… Все то, чего никогда не было у нее, у Марии…

Дочь ждала та же судьба – одинокая, осуждаемая людьми… С перешептыванием за спиной. И снова тянуть этот невыносимый воз позора, нужды, унижений. Кем они прокляты, кем? Почему такая судьба? Что она сделала не так? Почему не объяснила дочери, единственной дочери, как надо проживать свою женскую жизнь, чтобы не чувствовать себя ущербной и виноватой? Разве мало настрадалась она, Мария? Разве мало пролила слез?

Она корила себя, что не нашла слов и времени, чтобы сблизиться с дочкой. И все потому, что всегда боялась вопроса: «а кто мой отец и почему? Почему… Почему ты не рассказываешь мне о нем, почему я не могу его увидеть? Почему я не имею права знать правду? Почему? Тебе стыдно за что-то? Ты виновата? Нет? Тогда почему? Почему ты так не уважаешь меня, свою дочь?»