Опасные советские вещи - Анна Кирзюк

Тема украденного блага была характерна отнюдь не только для украинских городов. Уже в 1953 году, сразу после выхода газеты «Правда» с официальным постановлением об аресте врачей-убийц, трудящиеся в Риге начали задавать идеологическим работникам много вопросов. Прежде всего их интересовало, когда к ним вернется их украденное благо и как правительство собирается реагировать на двойную лояльность евреев:

В свете данных, которые мы только что предоставили, необходимо пересмотреть предполагаемые причины «дела врачей». Американский историк Элисса Бемпорад полагает, что и официальное обвинение «врачей-убийц», и слухи вокруг него представляли собой секуляризированную версию кровавого навета (наветного обвинения евреев в использовании крови христианских детей для приготовления мацы). По ее мнению, сюжет о кровавом навете был актуален среди советских горожан, поскольку в большинстве своем они вышли из деревни и принесли с собой традиционные антисемитские представления, и в послевоенное время достаточно было поощрительных сигналов со стороны власти, чтобы эти представления стали громко высказываться[645]. А Галина Зеленина видит в «деле врачей» скорее не кровавый навет сам по себе, а его проективную инверсию. Преступления кремлевских врачей и преступления врачей на местах воспринимаются «жертвами» как результат мести славянам за соучастие в геноциде или за иные антисемитские действия. Рассказывая об этих преступлениях, «простые советские люди» освобождают себя от какого-либо чувства вины и получают моральное оправдание своему антисемитизму[646]. Второе, «психоаналитическое», объяснение невозможно доказать на фактическом материале, а первое, историческое, носит слишком общий характер. Не в его пользу говорит и тот факт, что не только недавние крестьяне, но и потомственные горожане могли обвинять евреев в отсутствии еды в магазине и воды в кране. Зато мы видим, что в обвинениях в адрес евреев-убийц до 1953 года и во время «дела врачей» основными пунктами стали подозрение в двойной лояльности и в обладании украденным благом. Еврей, тем более врач-еврей, изображался в городских легендах как политический и этнический чужой, завладевший «нашим» куском пирога. А светская версия «кровавого навета» (евреи ловят детей и добавляют кровь в мацу, потому что это им нужно скорее не по религиозным, а по практическим соображениям), скорее, присоединялась к этим двум обвинениям «по пути», усиливая образ злодея.

Все вместе эти представления о вредоносных чужаках позволяли советским гражданам объяснять те сложности советской жизни, которые иначе, не впадая в политическую крамолу, объяснить было невозможно.

Моральная паника о врачах-убийцах «сверху» и «снизу»

Итак, неверно было бы утверждать, что сообщение ТАСС о «деле врачей» в январе 1953 года создало моральную панику. Более корректным является утверждение, что на низовом уровне паника началась еще в 1952 году, причем не только в Риге, Вильнюсе, Киеве и Одессе. Ее следы можно было видеть и в Москве, и в других городах. А официальное сообщение просто подтвердило опасность, якобы исходящую от врачей-евреев. Так, из записи в дневнике сотрудницы журнала «Крокодил» Нины Покровской за 16 января 1953 года следует, что слухи о врачах-отравителях бытовали в Москве до публикации в «Правде»: «уже несколько месяцев ходят по городу слухи, что в некоторых больницах врачи отравляют больных, медленно действующими средствами прививают рак, умерщвляют новорожденных мальчиков»[647].

Паника 1952 года была низовой: в Вильнюсе слухи шли «снизу», и агенты МГБ пытались их пресечь. Паника 1953 года была санкционирована элитами: официальное сообщение о заговоре врачей сделало более достоверными «народные» представления о врачах-отравителях и способствовало более активному распространению слухов.

Однако между тем, что говорилось в «Правде», и тем, о чем рассказывали на улице или на кухне, была большая разница. В тексте «Правды» утверждалось, что врачи по заданию американской разведки и «сионистской организации» стремились убить высокопоставленных военных и партийных деятелей. «Народные» тексты тоже говорят об опасности, исходящей от врачей-евреев, но изображают эту опасность иначе. Врачи-евреи в них вредят вообще всем советским людям:

Жертвы врачей-евреев в устных рассказах — рядовые люди, а обстоятельства действия — места, в которых может оказаться каждый. Опасность поджидает в аптеке, где евреи-фармацевты в рыбий жир и вату закладывают насекомых («жучков»)[649], а в порошок подсыпают морфий[650]; или в поликлинике, где под видом прививок еврейские врачи прививают рак[651] или туберкулез[652].

То, что такие рассказы распространяются по каналам неформальной (friend-of-a-friend) коммуникации[653], в советских условиях делает их даже более достоверными для аудитории, чем информация, полученная из официальных источников. Сельский учитель, записавший историю про отравление евреями от своего коллеги, не знает, верить ей или нет. Но при этом он оценивает слух как полноценный источник информации: «Насколько это верно, я не знаю. ‹…› Но все-таки это может быть»[654].