Школа негодяев - Ян Валетов

– Жить хочешь, я спрашиваю?!

– Да! – глаза у Антона Тарасовича чуть просветлели.

– Если ты хочешь жить, – проскрипел Сергеев сорванным голосом, ставшим похожим на сипение Хасана, – то становись к пулемету. За жизнь, дорогуша, надо драться, ты привыкай…

– Я буду, буду… – залепетал Базилевич торопливо, показывая пальцем на труп Конго. – Только прошу, уберите его, я не могу… Я же его убил! Я же вас спасал, Михаил Александрович! Я же вас спасал!!!

– Ты себя спасал, – отрезал Сергеев. – Потому что, как только не станет меня, за твою жизнь никто не даст и копейки! Понял! Не буду я эту тушу ворочать! К пулемету! Быстро!

И Базилевич послушался. Правда, он старался не смотреть под ноги и не вступить в потеки на металлическом полу кузова, быстро густеющие под жарким солнцем.

– Все просто, – сказал Умка уже более мягко. – Держишься вот здесь. Жмешь сюда. Это крутится. Старайся не давать длинных очередей, не удержишь, очень сильно подбрасывает. В ленте – 50 патронов. Уяснил?

– Да.

– Увидишь Рашида – не мешкай, если жизнь дорога.

– Понял.

– То же касается Кубинца.

Сергеев замешкался на минуту.

– И женщины, которая будет с ними.

Базилевич медленно повернулся и посмотрел Умке в глаза.

– Вот, значит, как… – протянул он, и дернул углом рта. – А ты ведь страшный человек, Михаил Александрович… По-настоящему страшный. Интересно, ты кого-нибудь когда-нибудь пожалел? Ты же машина, Сергеев! Тебе дали задание – и ты молотишь. Тебе же, что мужчина, что женщина – побоку! Я думал, что ты меня пожалел, а я тебе просто нужен пока… Да я к гондонам лучше отношусь, чем ты к людям. Я же слышал, Кубинец говорил, что она твоя женщина, что ради нее ты все сделаешь. Дурак, он совсем тебя не знает…

Они стояли посреди разгорающегося пожара, на борту судна, рассекающего волны чужого моря, в кузове «африканской тачанки», и вокруг них гремели выстрелы. До дома были тысячи миль, а вот до смерти любого из них могли оказаться мгновения. Один был трусом, растратчиком и предателем. Второй… А вот кем был второй? Кем?!

Сергееву захотелось закричать. Заорать так, чтобы заглушить перестрелку, гул корабельных дизелей и собственную боль. А ведь прав задохлик! Прав! Не побоялся сказать в лицо! Видать, страх начисто отбрило! Ведь ничего нет. Сзади – могилы, потери, предательства. Была страна – и нет. Были друзья – и почти никого не осталось. А впереди что? Было желание прожить жизнь по-новому, начать все сначала – не вышло. Прилип, как к смоле – ни вправо, ни влево. Может быть, действительно, прав этот сраный оппозиционер? Я ничего не умею – ни любить, ни дружить, ни жалеть? Нет у меня соответствующего органа. Зато есть предназначение – быть оружием, вот и передают меня из рук в руки. Меня ковали, как меч, и я никогда не стану белым и пушистым…

– Не твое дело, кто она мне. – Сергеев произнес это так холодно, что, казалось, на палубе вокруг них должен выпасть иней. – И кем была. Можешь попробовать ослушаться, но только помолись до того… Потому что ты мне на хер не нужен, философ х…ев!

Умка редко не мог совладать с лицом, но в этот момент гримаса, исказившая черты, сделала его неузнаваемым. Зрелище было малопривлекательным, будто бы на свет явился персональный сергеевский доктор Хайд. Лик, отразившийся в глазах Антона Тарасовича, был настолько нехорош, что Михаил, моргнув, отвел взгляд.

Из трех пиратских лодок на плаву остались две, и то вторая могла считаться на плаву только условно. Очередь из «Утеса» выгрызла из борта огромный кусок, заодно уничтожив пол-экипажа, и теперь в пробоину то и дело хлестало водой.

Когда умолк пулемет, оба суденышка рванули поближе к борту, в мертвую для машингана зону, и теперь следовали за сухогрузом, как рыбы-лоцманы за акулой, ощетинившись пулеметами. Маневр однозначно был дурацким. Не имей остатки отряда Рахметуллоева сейчас проблем с абордажной командой, забросать оба катера гранатами для них было бы плевым делом. И никакие пулеметы не спасли бы пиратов от верной гибели.

Сергеев присмотрелся. В покалеченной лодке плыл Хафиз Ахмед. Живой. Да, точно он… Ну, что ж… Одной неприятностью пока что меньше. Значит, повезло! В чем-то же должно было повезти?

Для того, чтобы пираты могли подняться на борт, «Тень Земли» надо было остановить, спустившись в машинное отделение. Кораблем никто не управлял, но судно уже минут десять-пятнадцать шло прежним курсом на автоматике, и двигатели работали на полную мощь. Можно было не сомневаться – за спиной мотористов стояли люди Рашида, а господин Рахметуллоев имел планы, не смотря ни на что, добраться до пункта назначения, или, по крайней мере, до чужих территориальных вод. Бой, кипевший по правому борту, уже походил на позиционный, и без коренной перемены в расстановке сил, грозил затянуться до самого Адена.

Вниз, вниз, в машинное!

Сергеев нырнул на трап, ведущий на нижние палубы, как раз в тот момент, когда растерянный Базилевич дал первую короткую очередь в сторону противника. От попадания тяжелых пуль вверх взлетели несколько желтых бочек.

«Отлично, – подумал Умка, скатываясь вниз по железным ступеням, – теперь главное остановить судно».

На палубе было жарко, но духота, царившая внутри корабля, просто поражала. Воздух загустел и, казалось, что он не вдыхается, а вливается в легкие. На коже мгновенно выступили тысячи капелек пота, ладони стали влажными. Тяжелые запах дизельки, горячего металла и смазки были настолько вещественными, что Михаилу казалось – он не идет по дрожащему металлическому полу, а плывет, раздвигая грудью вязкую жижу из нефтепродуктов.

Железные двери, ведущие на трап машинного отделения, даже не были задраены. Сергеев не стал бросаться вниз сломя голову, а выглянул на металлическую площадку, опоясывающую весь машинный зал по периметру, со всей возможной осторожностью.

Здесь корабельные двигатели гудели уже на полную мощь, и полагаться на слух не было никакой возможности – низкочастотная вибрация заставляла дрожать даже пломбу в коренном зубе. У Михаила была полная иллюзия, что у него во рту бормашина. Освещение верхнего яруса было совсем никаким. Заключенные в железную оплетку лампы чуть покачивались, и от этого по стенам и потолку бродили тени – густые и мрачные. Внизу же, у самих машин, света было побольше, но этот свет царапал глаза каким-то неприятным желтоватым оттенком, и от дрожания спиралей в лампах, казался таким, какой в романах называют «неверным». Если дать волю фантазии, машинное отделение в таком антураже и грохоте напоминало один из кругов ада, во всяком случае, по мнению Сергеева, ад мог бы выглядеть похоже.

При желании в хитросплетении механизмов можно было бы спрятать взвод, так что сидеть наверху и пытаться разглядеть что-либо внизу показалось Умке делом неблагодарным. Смотри не смотри – никого не высмотришь! Но спускаться к двигателям в открытую тоже казалось неразумным – трап просматривался просто превосходно, так что схлопотать пулю в организм от внимательного стрелка было делом нескольких секунд. Прыгать вниз, как проделал Михаил при спуске на палубу, означало сломать ногу или даже две. Отсюда до пола было далеко не три метра. Можно, конечно, попробовать съехать по перилам, как пожарные или матросы во время аврала… И налететь на очередь в точке приземления – времени на прицеливание будет вдосталь.