Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - Уильям Майкл Гир

— Благодарю тебя.

Я широким шагом иду к двери мимо своих домашних, которые смотрят на меня в замешательстве. Выхожу за дверь в вечерний сумрак. Мариам стоит молча, сцепив перед собой руки. Она младшая сестра Иешуа, ей тридцать два, она замужем за Клеопой. У них двое сыновей. Вся ее семья дома, отмечает священный праздник, как может. Но она здесь. У нее на голове белый гиматий, подчеркивающий овал смуглого лица, и огромные темные глаза. Словно Иешуа в женском обличье.

— Что такое, Мариам?

— Прости, что побеспокоила тебя, но тебе надо идти туда. Это… это Марьям. Клянусь, она потеряла рассудок!

— Что это значит? Что произошло?

Я закрываю за собой дверь, чтобы не слышать звуков, доносящихся с праздничного ужина. Голосов детей, запаха пищи.

— Она заболела?

Когда в десятом часу мы подъехали с телами казненных к гробнице, Марьям уже ждала нас там с корзиной благовоний. Ее прекрасное лицо было бледным, как у покойника. Она не плакала и не рыдала. Просто смотрела, как мы переносим тела в гробницу. Казалось, ее душа уже давно покинула тело и унеслась куда-то очень далеко. Вскоре пришла и Мариам с амфорой с благовонным маслом.

— Марьям попросила меня сходить и подобрать ее гиматий. Она оставила его там, у креста. Ее знобило. Хотя я и понимала, что идти далеко, я пошла. На нее было так тяжело смотреть, что я даже обрадовалась этой возможности.

— А почему на нее было тяжело смотреть?

Глаза Мариам наполнились слезами, и она вытерла их краем гиматия.

— Большую часть времени она вообще не подпускала меня к телу моего брата. Она обнимала его, плакала, уткнувшись в его плечо. «Свет сияет во тьме, свет сияет во тьме», — повторяла она. Даже не дала мне омыть раны на его руках и ногах. Честно говоря, я понятия не имела, что сделать, чтобы утешить ее.

— А что случилось, когда ты вернулась и принесла ее гиматий?

— Она закричала на меня, приказывая уйти! — ответила Мариам, прижимая к груди гиматий Марьям. — Я несколько раз обращалась к ней, но в ответ она запретила мне входить, сказав, что убьет меня! Когда я попыталась войти внутрь, она бросилась на меня с кинжалом в руке! Не знаю, откуда она его взяла, но ее глаза сверкали так, будто демоны вновь овладели ею.

— Она вне себя от горя, Мариам. Вот и все. Я уверен, что она не одержима…

— Тебе надо поговорить с ней, — умоляюще говорит Мариам, беря меня за рукав. — Тебя она послушает. Она всегда тебя слушалась.

— Попробую помочь, чем смогу.

Я иду через двор к гробнице. Вокруг круглого камня, которым гробницу закроют до окончания праздников, тонкой полоской желтеет свет масляного светильника. Сейчас Марьям закончит готовить тела умерших к погребению, а по окончании праздников мы сможем завершить похоронные ритуалы в соответствии с нашими обычаями.

Поблизости, в конюшне, тоже горит масляный светильник. Я стараюсь не смотреть туда, чтобы не привлечь внимание Мариам. Я знаю, что Тит уже там, седлает лошадей и готовит поклажу. Мы уедем сразу после ужина, когда в городе все стихнет. Это не известно ни Мариам, ни моим домашним. Обо всем знают лишь Марьям, я, двое ессеев и трое самых доверенных людей из числа апостолов. Даже Титу неведома вся правда, только необходимое.

Ужасный звук приглушенных рыданий доносится до моих ушей задолго до того, как я вхожу в гробницу. Она всегда была отважной. Ее плач ранит меня в самое сердце. Помимо этого мысль о том, что предстоит спорить с обезумевшей от горя женщиной в том состоянии, о котором рассказала Мариам, тоже заставляет меня внутренне сжаться. Что я могу сказать или сделать, чтобы облегчить ее боль, когда меня душат такие же чувства?

Я останавливаюсь у камня.

— Марьям? Это Йосеф. Можно войти? — окликаю я ее.

Плач прекращается. Раздается шарканье сандалий по каменному полу.

Я стою в нерешительности, всей душой желая избежать этого. Но затем беру себя в руки и снова зову ее.

— Марьям, пожалуйста, позволь мне увидеть его. Мне нужно увидеть его.

Она появляется в проходе, окидывая меня взглядом широко открытых горящих глаз. Не говоря ни слова, она хватает меня за рукав и втаскивает внутрь гробницы. Два тела уже замотаны в белую ткань, резкий запах мирра и алоэ просто невыносим.

Марьям стоит, замерев на месте, глядя на меня своими безумными глазами.

— Йосеф, пожалуйста, умоляю тебя. Необходимо спасти Спасителя. Ты ведь понимаешь это?

Я киваю, стараясь сохранять спокойный вид.

— Именно это мы и пытаемся сделать, Марьям. Этой ночью мы…

— Если любишь тех, кто любит тебя, какая тебе с того награда?

Его слова. Я знаю, как и она, что Иешуа говорил, что мы должны возлюбить врагов своих. Я долго смотрю в эти безумные глаза.

— О ком ты говоришь?

Она подходит ко мне совсем близко.

— Он желал бы, чтобы мы спасли его, понимаешь? Спасая его, мы спасаем Спасителя, — шепчет она.

Я совсем перестаю что-либо понимать.

— Марьям, пожалуйста, успокойся. Я ничего не понимаю из того, что ты говоришь. Иешуа желал бы, чтобы спаслись мы.

На улице слышится стук копыт. Тут же становится ясно, что всадники свернули с дороги и едут к моему дому. Слышно, как несколько человек спешиваются.

Раздается властный голос.

— Йосеф Харамати?

— Да! Я здесь!

Я поспешно выхожу наружу.

Передо мной стоят четверо храмовых стражников, держа лошадей за поводья.

— Ты арестован по приказу первосвященника Каиафы, — говорит начальник стражи.

Гамлиэль был прав. Они очень напуганы и хотят остановить меня.

Из дома выбегают все мои домочадцы. Сестры кричат, о чем-то спрашивая, племянники и племянницы начинают плакать. Зятья берут своих жен за руки и отходят с ними в сторону. Меня уводят.

Я сажусь на лошадь, предназначенную для меня, и мы едем по дороге, ведущей к Дамасским воротам. Трубит рог. Его звук эхом отражается от стен домов и раскатывается по окрестным холмам.

Наступил праздничный день… пятнадцатое нисана.

Меридий шел позади Альбиона и Макария мимо высеченной в скале Силоамской купальни, искусно украшенной сложнейшими мозаиками. Они направились дальше к Навозным воротам, выходу из города.

Макарий вытянул руку, указывая на крутой спуск в долину, простиравшуюся перед ними. Солнце клонилось к закату, возвышающиеся скалы и заросли кустарника отбрасывали длинные тени на известняковые склоны, на которых редкими островками росла побуревшая от солнца трава. Отсюда было видно, что противоположный склон усеян небольшими темными отверстиями, выдолбленными в камне человеческими руками. Склон был покрыт тонкой сеткой тропинок, будто сшивающих все воедино.