Дамское счастье - Эмиль Золя

Она стояла все так же молча, вся побледнев, и слушала его, глядя ему в лицо.

— Скажите же, почему вы отказываетесь?.. Ведь вы нуждаетесь! Ваши братья — тяжелое бремя. Все, что вы у меня попросите, все, что от меня потребуете…

Она остановила его, просто возразив:

— Благодарю вас, я теперь зарабатываю больше, чем мне нужно.

— Но я предлагаю вам свободу, жизнь, полную наслаждений и роскоши… Вы будете жить у себя, и я положу на ваше имя небольшой капитал.

— Нет, благодарю вас, мне было бы скучно ничего не делать… Я с десяти лет зарабатываю себе на хлеб.

У него вырвался жест безграничного отчаяния. Это била первая, не желавшая уступить. Ему стоило только нагнуться, чтобы подобрать предыдущих: все они ждали его каприза как покорные рабыни, а эта говорила «нет», даже не приводя сколько-нибудь разумного довода. Его желание, давно сдерживаемое и подстрекаемое сопротивлением, дошло до крайности. Может быть, он предложил недостаточно? И он усилил натиск, удвоил обещания.

— Нет, нет, благодарю, — отвечала она всякий раз, не обнаруживая ни малейшего колебания.

Тогда у него вырвался крик, исторгнутый из самой глубины сердца:

— Разве вы не видите, как я страдаю!.. Да, это глупо, но я страдаю, точно ребенок!

На глазах его показались слезы. Снова наступила тишина. Из-за двери слышался смутный гул учета. Этот победоносный рокот замирал, становясь все тише и скромнее, словно приглушенный неудачей хозяина.

— И я хочу, чтобы вы были моей! — пылко воскликнул Муре, схватив ее за руки.

Она не отнимала их; ее глаза потускнели, все силы иссякли. Жар, исходивший от теплых рук этого человека, наполнял ее сладостной, волнующей истомой. Боже мой, как она его любит, какое бы испила она счастье, если бы могла обвить руками его шею и прильнуть к его груди!

— Я хочу этого, хочу! — повторял он, обезумев. — Я жду вас сегодня вечером, иначе я приму мера…

Он становился груб. Он так сжал ей руки, что она слегка вскрикнула от боли, и это вернуло ей мужество. Резким движением она высвободилась и, выпрямившись, сильная своей слабостью, произнесла:

— Нет, оставьте меня… Я не Клара, которую на другой день можно бросить. К тому же вы любите одну особу, да, даму, что сюда приходит… Оставайтесь же с нею. Я не делюсь ни с кем.

Изумление приковало его к месту. Что она говорит, чего она хочет? Девицы, которых он выбирал себе в магазине, никогда не беспокоились о том, любят ли их. Ему следовало бы посмеяться над этим, и, однако, ее кроткая гордость окончательно покорила его сердце.

— Сударь, отворите дверь, неприлично быть здесь вдвоем.

Муре повиновался; чувствуя шум в висках, не зная, как скрыть свою муку, он позвал г-жу Орели и набросился на нее; осталось столько ротонд! Надо было в свое время понизить цены и понижать до тех пор, пока не останется ни одной ротонды. Такое уж было в магазине правило: к концу каждого года все выметалось и продавалось с убытком до шестидесяти процентов, лишь бы избавиться от старых моделей и тканей, утративших свежесть. Тем временем Бурдонкль; которому нужно было поговорить с директором, поджидал Муре у закрытой двери, где его остановил Жув, таинственно шепнув ему несколько слов. Бурдонкль горел нетерпением, но в то же время не осмеливался помешать уединению хозяина. Возможно ли? В такой день, с этим тщедушным созданием! И когда дверь наконец отворилась, Бурдонкль заговорил о шелках фантази — остаток этих шелков составит чудовищную цифру. Это помогло Муре: он получил возможность раскричаться вовсю. О чем думал Бутмон раньше? И Муре удалился, объявив, что не допустит такого недостатка чутья у закупщика. Какая непростительная глупость делать запасы, превосходящие спрос!

— Что с ним? — пробормотала г-жа Орели, вконец расстроенная его упреками.

Продавщицы тоже удивленно переглянулись. К шести часам с учетом было покончено. Солнце еще сияло, — ясное летнее солнце, золотистые лучи которого заливали магазин через широкие окна. В городе стало душно. На улицах начали появляться семьи парижан, возвращавшихся из предместий, — усталые, обремененные букетами и детьми. Один за другим затихали отделы. В глубине галерей слышался только голос какого-нибудь запоздалого продавца, освобождавшего последний ящик. А потом умолкли и эти голоса, и от дневного шума и грохота осталось одно великое содрогание, витавшее над чудовищным разгромом товаров. Ящики, шкафы, картонки, коробки — все было пусто: ни метра материи, ни одного предмета не осталось на месте. Просторные отделы предстали теперь в своем первозданном виде, являя взору чистые полки, как в дни, предшествовавшие открытию магазина. Эта обнаженность служила доказательством полноты и точности произведенного учета. А на земле громоздилось на шестнадцать миллионов франков товара — вздымающееся море, в конце концов затопившее столы и прилавки. Продавцы, утонувшие по самые плечи, принялись водворять товары на место. Всю работу рассчитывали закончить к десяти часам.

Госпожа Орели, обедавшая в первой смене, вернувшись из столовой, сообщила цифру годового оборота — цифру, которую можно было вывести без труда, сложив обороты всех отделов. Итог составлял восемьдесят миллионов — на десять миллионов больше, чем в прошлом году. Снижение показали только шелка фантази.

— Если господин Муре недоволен, то я уж не знаю, что ему надо, — прибавила заведующая. — Смотрите, вон он стоит наверху главной лестницы, и какой у него сердитый вид.

Девушки поспешили взглянуть на хозяина. Он стоял один, мрачный и недовольный, над наваленными у его ног миллионами.

— Сударыня, — подошла в эту минуту к г-же Орели Дениза, — не разрешите ли вы мне уйти? Пользы никакой я больше не могу вам принести из-за ноги, а я сегодня должна обедать с братьями у дяди…

Изумление было всеобщим. Она, значит, не уступила? Г-жа Орели колебалась, голос ее звучал резко и недовольно, она как будто готова была даже отказать девушке в разрешении, в то время как Клара недоверчиво пожимала плечами: оставьте, все очень просто — он уже сам отказался от нее! Полина узнала об этой развязке, когда вместе с Делошем стояла у отдела для грудных детей. Молодой человек так обрадовался, что Полина даже рассердилась: что это ему даст? Или он рад, что его приятельница оказалась настолько глупа — ведь она безусловно прозевает свое счастье! Бурдонкль не смел беспокоить Муре в его угрюмом одиночестве и бродил один среди стоявшего кругом шума, — вид директора огорчал и тревожил его.

Тем временем Дениза спустилась вниз. Дойдя до последней ступеньки маленькой лестницы с левой стороны и продолжая из предосторожности держаться за перила, она вдруг наткнулась на группу хохочущих продавцов. Она расслышала свое имя и поняла, что они все еще обсуждают приключившуюся с ней историю. Ее не заметили.

— Подите вы! Это одно ломанье! — говорил Фавье. — Тут все неспроста… Ну да! Я знаю человека, которого она хотела насильно прибрать к рукам.

И он взглянул на Гютена, который, оберегая свое достоинство помощника, держался несколько в стороне, не участвуя в шутках. Но ему так польстили завистливые взоры сослуживцев, что он снизошел и сквозь зубы процедил: