Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира - Ирина Никитина

Ирина: Такой конкурс! 10 мест на 25 000 человек?! Просто невероятно! Столько людей хотело стать композиторами?

Тан Дун: Да. Было очень трудно, конкуренция жесточайшая, много молодых людей из Шанхая имели отличное музыкальное образование. Шанхай интересный город, лидер современной китайской цивилизации.

Ирина: В начале XX века там жило много эмигрантов. Наверно, это сыграло свою роль?

Тан Дун: От евреев и до русских белогвардейцев, и голландцы, и датчане. Мне было трудно, потому что все молодые люди – воспитанники шанхайской культуры: кто-то написал три симфонии, кто-то сочинил три струнных квартета. И вот очередь дошла до меня, учитель спросил: «А ты с чем пришёл, Тан Дун из Хунани?» Я ответил, что умею играть на скрипке, и показал мою скрипку. Меня спросили: а почему на скрипке только три струны? Я сказал: четвёртая совершенно лишняя, трёх достаточно, и предложил сыграть какую-нибудь импровизацию. Учитель спросил: «Знаешь что-нибудь из Моцарта?» Я спросил: «Какого Мо? Мо-царта?» Учитель сказал: «Зачем тебе скрипка, если ты не играешь Моцарта? Сыграй тогда, что умеешь». Тогда я предложил: покажите на карте – на стене висела большая карта Китая – укажите на любой город, я сыграю что-нибудь местное, народную мелодию или песню. Учитель сказал: «Вот, Шанхай, сыграй что-нибудь!» Я сыграл. «Тогда сыграй отсюда – Тибет, а отсюда, Монголия. О боже! Ты интересный персонаж!» Я думаю, благодаря этому трюку меня и взяли в Национальную консерваторию. И первое, чем я там заинтересовался – это музыка Шостаковича.

Ирина: Правда? Сразу к Шостаковичу, перескочив Моцарта и Баха. Почему?

Тан Дун: Потому что наша консерватория была создана с помощью «большого брата». Когда говорят «большой брат», то всегда имеется в виду Советский Союз. В общем, наша Национальная консерватория была основана в 1950-х годах русскими. И все наши преподаватели были учениками замечательных русских мастеров. Мой учитель, например, был учеником Шостаковича, а другие – учениками Прокофьева.

Ирина: То есть в плане композиторской школы вы внук Шостаковича?

Тан Дун: Да. Мой преподаватель по оркестровке учился у Прокофьева. Это было чудесно! Все наши преподаватели заканчивали Московскую консерваторию.

Ирина: Невероятно! А как получилось, что вы попали в Нью-Йорк?

Тан Дун: Остальной мир открылся мне, когда я окончил обучение в Пекине и приехал в Нью-Йорк, чтобы учиться в Колумбийском университете.

Дело в том, что в то время мой будущий педагог Чжоу Вэньчжун был деканом Школы искусств в Колумбийском университете. Во время своей поездки в Китай он услышал меня и обратил на меня внимание, потому что моя композиторская школа слегка отличается от обычной, я был таким шаманом-мистиком, и он спросил меня, не хочу ли я переехать в Нью-Йорк. Я спросил: а Нью-Йорк – это где? Он ответил, что Нью-Йорк – это невероятное место. Я спросил: а есть в Нью-Йорке Бетховен или Дебюсси? В Нью-Йорке есть Филип Гласс и Джон Кейдж. В Нью-Йорке есть всё! Правда, все эти имена я где-то слышал, но с их музыкой знаком не был. Для меня Нью-Йорк был воплощением будущего, я должен был попасть в Нью-Йорк. И я получил стипендию.

Ирина: Получили стипендию? Вот так просто?

Тан Дун: Стипендия была от Колумбийского университета, где мой профессор Чжоу Вэньчжун был деканом Школы искусств. Он привёз меня в Нью-Йорк, считая, что я перспективный музыкант.

Ирина: А каково это было – переехать из Китая в Америку?

Тан Дун: О, это было крайне тяжело! Во-первых, в 1983 году, когда мне предложили стипендию от Колумбийского университета, в Китае развернулось движение по борьбе с «духовным загрязнением». А моя музыка была слишком авангардной. И мне сказали в открытую, что не стоит этим заниматься, что я делаю что-то не то. Прошло три года, в 1986-м ситуация изменилась, я написал в Колумбийский университет и спросил, возможно ли ещё получить стипендию. Мне ответили, что я могу приехать в любое время, если меня выпустят из страны. Я запросил выездную визу для продолжения учёбы в Колумбийском университете, и визу мне сразу же дали. Так я смог приехать в Нью-Йорк, и Нью-Йорк, конечно же, помог мне раскрыться. Мне нужно было нечто большее, больше пространства. Нью-Йорк принял меня, потому что я был таким любознательным. Я был открыт ко всему.

Как только я приехал в Нью-Йорк, я тут же познакомился с Джоном Кейджем. Мы говорили с ним о философии, говорили об инь и ян и всё, о чём мы говорили, было родом из моей Хунани. Он сказал мне: «Ничему не учись у Нью-Йорка, пусть лучше Нью-Йорк поучится у тебя. Ты из Хунани, с тобой великое знание Лао-цзы, Дэ цзин, инь и ян. Именно на этом должна сосредоточиться философия нашей музыки». Это была прекрасная беседа. Наш первый разговор с Джоном Кейджем – это было нечто невероятное!

Ирина: То есть вашей задачей стало оставаться сами собой.

Тан Дун: Да! Наверное, самая большая удача в моей жизни заключалась в том, что мне всегда встречались очень интересные наставники, которые не просто учили меня, что и как делать, но учили, как раскрыть себя и быть собой.

Ирина: Живя в Нью-Йорке, вы начали сочинять урбанистическую атональную музыку, где мелодия не столь ярко выражена, музыку со сложной структурой. Это совсем не похоже на то, что вы делали раньше.

Тан Дун: Да, и знаете почему? Я учился в Колумбийском университете, который находится в Верхнем Манхэттене, а жил-то я в Нижнем.

Ирина: Где вся интеллектуальная элита.

Тан Дун: Да, GreenwichVillage (Гринвич-Виллидж) и East Village (Ист-Виллидж). И получалось, что днём у меня было академическое обучение, европейская музыка, но вечера я проводил с Джоном Кейджем, Мередит Монк, Стивом Райхом, Филипом Глассом, с труппой театра La MaMa («Ла Мама») – совсем другая жизнь. И даже чисто визуальный опыт – на улице можно столкнуться с Энди Уорхолом.

Ирина: Или с Ай Вэйвэй.

Тан Дун: Мы с ним квартиру вместе снимали восемь лет. Как раз в Ист-Виллидж. Так что мне очень повезло. Я осел в Нью-Йорке, потому что Нью-Йорк стал моей сценой, Нью-Йорк всегда давал мне возможность проводить любые эксперименты. Например, в Нью-Йорке я сочинил свою первую оперу, она называется «Девять песен» – это попытка представить, как выглядела опера ещё до изобретения оперы. В Хунани три или четыре тысячи лет назад уже появилась первая китайская поэзия, которая стала основой оперы, ритуальной оперы, но до нас дошёл только текст, музыка не сохранилась. И вот, я попытался представить себе, как выглядела опера 2000 лет назад. Нет ни скрипок, ни труб, ничего, чистый мир природы. История музыки к тому моменту уже насчитывала четыре тысячи лет. А ведь классической музыке всего лет четыреста. Но 400 лет назад в Европе или 4000 лет в Китае разве не было никакой музыки? Была. Но как она выглядела? Вот такие вопросы я всегда задавал себе. Какие инструменты использовали люди? Представим, что я композитор, живущий в Китае, скажем, 9000 лет назад. Для каких инструментов я сочиняю? Что за мелодии, что за звук?