Я тебя никогда не забуду - Анна и Сергей Литвиновы

Не видеться, не говорить с мамулей и бабушкой. И даже не знать, как они, что они? Здоровы ли, живы, счастливы?

Я легко рассталась со всем остальным. С Москвой. С моим образованием и профессией. С друзьями. Даже с Ванечкой. Но вот с ними, моими родными… Я десятки раз хотела наплевать на конспирацию – позвонить, написать, броситься туда, в мой любимый З***… Но каждый раз чувство самосохранения оказывалось сильнее. Я вспоминала жуткие звуки и запахи тюрьмы, лязг засовов, лай надзирательниц, вонищу сокамерниц. И – грозящее лишение свободы – не на месяцы, на годы… И я уговаривала себя: потерпи…

И только в девяносто третьем, после второго путча, в эйфории от безбрежной демократии, когда в голодной стране многим казалось – теперь можно все, я вдруг поняла, что могу выйти из тени.

Я пошла на почтамт – нет, нет, звонить из дому – ненужный риск – и заказала разговор на номер, что помнила наизусть: рабочий телефон моей мамочки.

С замиранием сердца спросила:

– Можно Алевтину Яковлевну?

– Кто ее спрашивает? – нахмурился голос на другом конце провода: кажется, ту мамину сослуживицу звали Алена Павловна.

– Это ее родственница из Ростова-на-Дону. – У нас и вправду были дальние родственники в столице донского края, отношений мы с ними почти не поддерживали, редко-редко – открытка на Первое мая, Седьмое ноября… Алена Павловна, похоже, мне поверила, хоть я начала здесь, в Н., по-волжски окать, а не по-южному «гэкать».

И тогда грянул ответ – словно гром, словно смертельная печать из разверзшихся небес:

– Алевтина Яковлевна скончалась.

Еще не веря до конца, я вскрикнула:

– Как? Когда?

– Почти два года назад. Скоропостижно. Инсульт.

А потом, цепляясь, как за соломинку, я спросила-прошептала:

– А бабушка? Василиса Георгиевна? Как она?

– О, она умерла еще раньше. Лет шесть назад. Кажется, в восемьдесят седьмом.

Вот и все. Моя московская жизнь закончилась.

Я, как мне сейчас кажется, проревела непрерывно целый месяц…

И вообще те годы, девяносто первый – девяносто третий, годы свободы и реформ – были самым гнусным временем в моей новой жизни.

Начать с того, что в восемьдесят шестом я родила… Дашенька, радость моя, кровиночка…

Нет, начать надо, наверно, с другого: мы с Марицким все-таки не любили друг друга. Я уважала его: за положение в обществе, представительность, галантность, остроумие, умение зарабатывать и доставать. Но не было той сумасшедшей любви, как с Ванечкой, той странной химии, когда от одного вида и запаха холодеют руки и подгибаются коленки, когда ничего не существует, кроме НЕГО. Я часто бывала с Артемием холодна, презрительна, высокомерна; и много, даже, возможно, чрезмерно, занималась Дашенькой – в ущерб ему и нашим с ним отношениям. А он – мне в пику, что ли? – полюбил встречаться со своей дочкой от первого брака…

И параллельно развивалась тема под названием: «А давай уедем!» Главным ее пропагандистом и агитатором был Артем. «Ничего здесь, в Союзе, хорошего нет и не будет, мыслимое ли дело – за куриными яйцами по пять часов в очереди стоять, и свободы не будет, это временно клапана открыли, пар выпустить, надо поскорее делать ноги, пока Горбачева не сняли и границы опять не закрыли…» И откуда-то появилась даже нужная бабушка и дальние родственники, которые там встретят и помогут на первых порах… Я была против – категорически. Мне было достаточно перемен в моей жизни. Двадцать один год я прожила отличницей и комсомолкой, потом стала заключенной. Затем – воровкой, поджигательницей, разбойницей. Потом – беглянкой от правосудия. Я пока не насладилась ролью провинциальной жены и матери. Я не хотела уезжать из этого города на крутом обрыве над рекой, который за его просторы и неторопливость полюбила уже, кажется, больше, чем Москву и свой родной З***. А кроме того, я считала (и, наверное, не без оснований), что, когда мне станут оформлять для отъезда загранпаспорт, проверка будет серьезнее, чем в подкупленном паспортном столе, и меня выведут-таки на чистую воду.

Но Марицкий и слышать ничего не хотел. «Едем! Едем! Я хочу кормить мою Дашутку нормальной пищей и витаминами, и дать ей нормальное образование, и чтобы я не боялся отпускать ее вечером гулять по городу!»

Я возражала – он скандалил. Консенсуса (модное в те времена слово) мы так и не достигли. И разрешилось наше противоречие неожиданным (для меня) образом. В один «ужасно прекрасный» (для меня) вечер Артюша объявил: он просит развод. У него есть другая женщина. Они встречаются уже полгода, подходят друг к другу и хотят пожениться. А поженившись, немедленно уехать.

Я не буду описывать охватившее меня чувство обиды и злости – многим женщинам оно, увы, знакомо – а те счастливицы, кому незнакомо, все равно не поймут всей его силы и гнусности.

Он меня обманывал! Он предпочел мне молоденькую набитую дуру! Таскал из семьи и без того скромные ресурсы, чтобы ублажать ее… И свои чувства утаскивал к ней тоже! Да, злоба и обида превалировали. Но, вместе с тем, я вдруг ощутила и сладостное чувство свободы: а, катись ты!.. Убирайся – и я стану наконец свободной, отделаюсь от тебя, и от твоего нытья по поводу эмиграции, и от сексуальных притязаний, и от упреков в моей к тебе нелюбви.

А Марицкий, благородный наш, готов был оставить мне свою квартиру (свекровь к тому времени уже умерла) и – даже дочерью меня не обременять, увезти ее с собой, на что я ему сказала: «А вот те шиш!..» – Я даже менее печатное слово употребила, и он умолк, лишь сказав в конце дискуссии: «Попомни мои слова: Дашенька все равно в конце концов будет со мной!»

Надо отдать Артемию должное: как бы мы с ним ни собачились, он ни разу – благородный все-таки человек! – не шантажировал меня моим прошлым: подложным паспортом, растратой, чужой фамилией. В Советском Союзе люди вообще были благородней, чем в нынешней России. Почему-то не сомневаюсь: возникни подобная коллизия сейчас, ни один муж не преминул бы припомнить, с целью получения преференций, жене ее прошлое…

В итоге в августе девяносто второго завершились все формальности, и мой бывший благоверный – женившийся к той поре, сволочь, на длинноносой двадцатишестилетней инженерше Вике – отбыл за пределы нашей Родины. Сначала прокантовались они где-то в пустынной Беер-Шеве, а потом продажная девка Вика нашла себе гораздо более перспективного израильтянина, а снова свободный Артемий сделал ноги в сторону Нью-Йорка.

И знаете, что в сухом остатке оказалось? Мы с ним гораздо лучше начали ладить, когда стали не мужем с женой, не любовниками, а просто старыми друзьями и деловыми партнерами. Я бываю у него в гостях, а он – у меня. Мы великолепно общаемся по «скайпу» и по «аське». Мы порой одалживаем друг другу денег и возвращаем их точно в срок. И Дашку он в итоге, как и обещал, к себе переманил. Она закончила Колумбийский университет и все те годы, что училась, благополучно жила с ним, хоть и не принято сие у штатников, в одной квартире. Потом дщерь все-таки связалась со стопроцентным американцем, однако проживает по-прежнему на Манхэттене, и они чуть не каждый уик-энд встречаются со своим почти семидесятилетним папаней, который удивительно хорошо для своего возраста сохранился.