Поменяй воду цветам - Валери Перрен

– Все эфемерно, Виолетта. Мы недолговечны, непреходяща лишь любовь Господа.

С тех пор как Камаль и Анита поселились в доме священника, они каждый день бывают у меня на кухне и, в отличие от других, остаются надолго. Анита обожает Элиану, Камаль – мой огород. Он часами изучает Сашины карточки и мои каталоги от Willem&Jardins и помогает мне. Камаль очень способный юноша. Когда я впервые сказала, что у него «зеленая рука», он не понял, был сбит с толку: «Но, Виолетта, я же черный!»

Я поделилась с Анитой методом Боше, дала ей «День малышей». Она читает мне вслух и, когда ошибается, спотыкается на слове, я повторяю, не заглядывая в книжку, потому что знаю ее наизусть.

Открыв книгу в первый раз, Анита спросила: «Чья она, вашего ребенка?» Я ответила вопросом на вопрос: «Можно потрогать твой живот?» – «Ну конечно…» – ответила она. Я положила обе ладони на ее хлопковое платье, и Анита засмеялась – ей стало щекотно. Ребенок пнул меня ножкой, и девушка сказала: «Он тоже смеется!» И мы смеялись втроем на моей кухне.

Если нужно будет организовать похороны, меня заменит Пьер Луччини. Следовало поручить что-нибудь и Гастону, и я попросила его брать мою почту и складывать ее на этажерке рядом с телефоном. Я почти уверена, что у него не получится вскрывать их.

Я лежу на кровати и смотрю на открытый чемодан, стоящий на комоде. Доскладываюсь завтра. Я всегда набираю лишние вещи, когда еду в Марсель, а в бухте мало что надеваю. Хожу в одном и том же.

Впервые я увидела чемодан в 1998-м. Филипп Туссен ушел навсегда, но я этого еще не знала. Четырьмя днями раньше он чмокнул меня, бросил: «До скорого…» Филипп собирался расспросить Элоизу Пти, вторую воспитательницу, последнюю неопрошенную. Он пообещал: «Потом я остановлюсь. Потом мы изменим нашу жизнь. Мне до ужаса надоели могилы. Поедем на Юг».

Он сделал это один.

В тот день планы Филиппа Туссена изменились. Он поехал не к Элоизе Пти, а в Брон, к Франсуазе Пелетье.

Я уже четыре дня была одна. Сидела на корточках в огороде, носом в листья настурций, висевшие на бамбуковых подпорках. Кошки почуяли, что Филиппа Туссена в доме нет, и прибежали в сад поиграть в прятки. Одна из них опрокинула таз с водой, остальные изобразили испуг и запрыгнули в него, как блохи. Я расхохоталась и вдруг услышала от двери дома знакомый голос: «Приятно слышать, как ты веселишься сама с собой…»

Я решила, что это галлюцинация. Что ветер в деревьях сыграл со мной злую шутку, подняла глаза и увидела чемодан на столе в беседке. Он был синий, как вода в Средиземном море в солнечный день. На пороге стоял Саша. Я подошла и осторожно погладила его по лицу, потому что все еще не верила. Я думала, он обо мне забыл. Сказала: «Я боялась, что вы меня бросили!»

– Никогда! Слышишь, Виолетта? Я никогда тебя не оставлю.

Саша рассказал, как прошли его первые месяцы на пенсии. Он отправился к Сани, почти брату, живущему на юге Индии. Потом в Шартр, Безансон, на Сицилию и в Тулузу, посещал дворцы, церкви, монастыри, ходил по улицам, осматривал другие кладбища. Купался в озерах, реках и морях. Лечил разбитые спины, вывихнутые лодыжки и поверхностные ожоги. Возвращался в Марсель, где посадил для Селии ароматные травы в балконные ящики. Захотел обнять меня до того, как отправиться в Валанс – поклониться могилам Верены, Эмиля и Нинон. После этого паломничества он снова уедет в Индию, к Сани.

Саша решил остановиться у мадам Бреан на два-три дня, чтобы повидаться с мэром, Ноно, Элвисом, кошками и всеми остальными.

Синий чемодан предназначался мне – в нем лежали подарки: чаи, ладан, шарфы, ткани, украшения, разные сорта меда, оливковое масло, марсельское мыло, свечи, амулеты, книги, Бах – пластинки на 33 оборота, семена подсолнечника. Саша покупал сувениры повсюду, где бывал.

– Я привез тебе отпечаток путешествия.

– И чемодан?

– Конечно, ведь однажды ты тоже уедешь.

Саша обошел сад со слезами на глазах. Сказал: «Ученица превзошла учителя… Я знал, что у тебя получится».

Мы пообедали. Каждый раз, когда вдалеке раздавался шум мотора, я думала, что это может быть Филипп Туссен. И, слава богу, ошибалась.

* * *

Девятнадцать лет спустя я ловлю себя на том, что жду другого человека. Утром, открывая ворота кладбища, я ищу его машину на стоянке. Иногда, шагая по аллеям, слышу за спиной шаги и оборачиваюсь с мыслью: Он здесь, он вернулся.

Вчера вечером мне показалось, что стучат в дверь со стороны улицы, я спустилась и… поняла, что ошиблась.

В последнюю нашу встречу он сказал: «Увидимся на днях…» Я его не остановила, не задержала, только пожелала «удачного возвращения домой». Иными словами – «ну и ладно…» Когда Натан и Валентин помахали мне с заднего сиденья, я поняла, что больше их не увижу.

С того утра Жюльен только раз дал о себе знать. Прислал открытку из Барселоны, сообщил, что они с Натаном проведут там два месяца, а бывшая жена будет время от времени навещать их.

Встреча Ирен и Габриэля могла бы сослужить службу Жюльену и матери Натана. Я была мостом, переходом. Жюльен должен был пройти через меня, чтобы понять, что не может потерять мать своего ребенка. Благодаря Жюльену я узнала, что все еще могу заниматься любовью. Могу быть желанной. А это немало.

Январь 1998

В тот день, когда Виолетта увидела его в Маконе со Сваном Летелье, Филипп затылком почувствовал взгляд. Знакомое присутствие. Но не обратил внимания. Вернее, обратил, но не обернулся. Он смотрел на Свана Летелье. На его крысиное личико. Это сравнение впервые пришло ему в голову на суде. Маленькие, глубоко посаженные глазки, грубые черты, тонкогубый рот.

По телефону Летелье сказал: «Приходи к двенадцати в бар на углу, там нам никто не помешает».

Филипп задавал вопросы ледяным тоном, с угрожающей интонацией: «И не смей врать, мне терять нечего…» Он несколько раз повторил главный вопрос: Кто мог зажечь старый поломанный газовый водонагреватель?

Летелье, судя по всему, действительно не знал, что произошло той ночью. Он стал белым как полотно, услышав в пересказе Филиппа признание Алена Фонтанеля: Женевьева Маньян ушла к заболевшему сыну, вернулась в замок, запаниковала, обнаружив, что четыре девочки задохнулись, отравившись газом, и они решили устроить поджог, изобразить бытовой несчастный случай, Фонтанель колотил ногой в дверь Летелье, чтобы разбудить его и весь остальной персонал.

Сван не поверил. Сказал, что Фонтанель – алкоголик, придурок, вот и наговорил бог знает что, пытаясь объяснить необъяснимое.

Да, в дверь вроде бы стучали, но он тяжело просыпался, потому что они с воспитательницей накурились. Запах, дым, огонь. Невозможность войти в комнату № 1 – пламя слишком высокое. Ад на земле. В такие моменты говоришь себе, что это обычный кошмар и все, что происходит нереально. Летелье помнил, как девочки – в ночных рубашках, босые, или в носках, или в незашнурованных кроссовках – стояли на улице, а весь персонал словно бы с ума сошел. Старуха Кроквьей задыхалась, остальные тряслись, что-то бормотали. Ждали пожарных. Считали и пересчитывали по головам живых и невредимых детей с заспанными глазами. Никто из взрослых никогда больше не будет спать крепко. Детишки, напуганные пожаром и бледностью взрослых, требовали пап и мам. Родителям звонили, предупреждали, пришлось врать, умолчать о том, что четыре девочки погибли.