Долина - Бернар Миньер

– Никуда не уходите! Я сейчас приеду! – сказал он, отпихнув стул и вскочив.

– Есть еще кое-что, – продолжал аббат. – Когда она пришла в первый раз, она принесла список имен. В этом списке фигурировали Камель Эсани и Марсьяль Хозье.

– Что?!

Он поднял глаза на Ирен. Она сидела не шевелясь, словно ее приклеили к стулу скотчем.

– Этот список у вас?

– Да.

– Никуда не уходите! Мы едем! Главное – никуда не уходите!

Телефон стоял в его кабинете, похожем на часовню, на большом деревянном столе, напоминавшем стол Тайной вечери. Он обвел взглядом благочестивые полотна на стенах и христианскую литературу в книжном шкафу. Всю мудрость, накопленную за тысячелетие. Что она значила теперь? В этом мире, где, с одной стороны, все мнения стригут под одну гребенку, а все мысли выхолащивают, а с другой – разжигают ненависть и позволяют совершать чудовищнейшие преступления… Осталось ли здесь место для хоть какой-нибудь мудрости и независимости? Он ни секунды не сомневался, что человечество сошло с ума. И еще меньше сомневался в том, что Зло творит свои дела повсюду, и прежде всего – среди тех, кто хочет навязать другим свое видение Добра. Он был слишком стар и слишком устал, чтобы не видеть, что сражение проиграно. Запад стал на путь к новой эпохе тьмы.

Он тяжело поднялся. Сейчас он чувствовал себя хозяином положения. Он в точности знал, до малейшего движения, что ему надлежит сделать, и эта уверенность его ободряла. Он любил точность. Свою жизнь он подчинил уставу Святого Бенедикта: строгому равновесию труда физического, труда умственного и молитвы. У него были недостатки: холерическая вспыльчивость, нетерпеливость… Он мог слишком жестко требовать от людей того же, чего жестко требовал от себя. Но свои недостатки он обуздывал. Когда он думал об этом сейчас, то понимал, что больше всего в жизни ему не хватало свободы. Он познал восторг, радость и братство, он умел разделять с людьми их чувства, но отказался от свободы, от этого проявления любви к себе.

Выходя из кабинета, поднимаясь по галерее к аркаде и спускаясь два марша лестницы в монастырскую церковь, аббат улыбался.

Пока еще не было слишком поздно…

Он собирался поставить точку последним деянием свободы. Освобождением. Вдруг его пронзила головокружительная мысль: это деяние в глазах Господа и церкви считалось одним из самых достойных порицания – именно поэтому он и видел в нем свое величайшее освобождение.

Войдя в неф через маленькую дверь возле хоров, он ниоткуда не ощутил дыхания Господа. Ничего не ощутил, кроме кладбищенского холода и мрака. Ничего, кроме груды камней, воздвигнутой людьми в знак почтения к отсутствующему Богу. Подумать только, во имя этой отсутствующей величины в одной Франции было возведено более десяти тысяч аббатств и пятидесяти тысяч приоратов. Не говоря уже об остальном мире. Церкви, храмы, мечети, синагоги, бесчисленные шедевры живописи и скульптуры… Нет, человек решительно создание парадоксов и излишеств.

По боковому проходу он дошел дотуда, где накануне оставил стремянку – ею пользовались братья, когда меняли лампочки. Вечерний свет с трудом проникал сквозь высокое окно, сквозь которое виднелась островерхая крыша западной башни.

Алюминиевая стремянка была на месте. Оставалось найти то, что было спрятано за пьедесталом одной из статуй.

Они затормозили перед монастырем и быстро как один выскочили из машины. И сразу увидели приора, который шел им навстречу. Должно быть, он услышал шум мотора. Других звуков в долине слышно не было.

С него словно сошел налет высокомерия и враждебности, хорошо им известный.

Глядя на него, Сервас нахмурился, почуяв неладное. Видимо, толстый монах недавно плакал: глаза были еще красные от слез. Под черным наплечником прятались крепко стиснутые руки.

– Произошло нечто ужасное, – сразу же сказал он. – Очень страшное.

– Что? – в нетерпении спросила Циглер.

Но приор отвернулся, не в силах больше произнести ни слова.

Он пошел впереди через вымощенный плиткой двор к старинному проходу для послушников, который вел в монастырь. Дальше они шли по галереям сначала налево, потом направо, поднялись по галерее, ведущей в трапезную, где по стенам стояли каменные скамьи, и дошли до двери в церковь. Дверь вывела их в неф перед хорами, но приор снова свернул налево. И тут Сервас их увидел. Остальных монахов. Они сгрудились в боковом проходе и сейчас очень напоминали зверей Делайе: такие же застывшие, безмолвные, с вытаращенными глазами, уставленными куда-то вверх.

Аббат висел на грубой пеньковой веревке, и петля проходила у него прямо под черной с проседью бородой. Лицо склонилось набок – может быть, из-за сломанных шейных позвонков, – и на нем застыло по-христиански спокойное и безмятежное выражение. Ноги повисли в метре от пола и в нескольких сантиметрах от металлической стремянки, обычно служившей совсем для других целей.

Одна сандалия соскользнула с ноги на пол, и Сервас увидел грязную ступню с длинными скрюченными пальцами. Большой палец отстоял от остальных, словно хватательный палец у шимпанзе.

Он вспомнил, что в 1619 году итальянскому физику и философу Лючилио Ванини, бывшему в Тулузе проездом, отрезали язык и живьем сожгли на костре за то, что он, кроме всего прочего, заявлял, что человек не так уж далек от животных.

Он отогнал эту мысль и сосредоточился на теле и веревке.

Аббат перекинул веревку через горизонтальный брус, скреплявший несущую конструкцию нефа. Он повесился в доме Божьем. Мятеж в чистом виде. На лицах потрясенных монахов застыл ужас.

Сервас спросил себя, сколько же еще ему придется терпеть всю жуть этой долины. Он чувствовал себя на грани полного истощения и нервного срыва. Мысли в голове путались самым скверным образом. Он быстро взглянул на Ирен. Она смертельно побледнела и не отрываясь смотрела на повешенного.

Повернувшись к приору, он поймал его взгляд.

– Тот, кто убивает себя, убивает человека, – сурово сказал приор.

– Святой Августин, – заметил Сервас, и священник не смог скрыть удивления. – Список, – прибавил он.

– Простите?

– Дайте мне список.

Приор явно колебался, потом сунул руку в карман своего белого балахона и вытащил сложенный вдвое листок.

– Благодарю.

Сервас развернул листок и пробежал его глазами, и в мозгу вспыхнула догадка.

Он протянул список Ирен, и она сразу поняла. Порывшись в кармане куртки, она достала оттуда другой список.

Список рабочих карьера, имевших доступ к взрывчатке.

Она ткнула указательным пальцем сначала в один список, потом в другой.

Одно из имен фигурировало в обоих.

Фредерик Розлан.