Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– Не было никакого француза, – ответила Наташа.

– А встречалась с кем?

– С покойного отца знакомцем. Он спрашивал, как живу. Я ответила – живу хорошо, грех жаловаться.

Спокойствие Наташи было подозрительным.

– Врешь. Кабы один раз ты с тем французом встретилась – куды ни шло! А тебя с ним дважды видели. И не в храм Божий ты по утрам ходишь! Говори прямо – что у тебя с тем французом! Не то я скажу!

Тут Наташа уже немного смутилась.

– Ничего, ваше сиятельство, он мне не любовник.

– А коли не любовник – значит, ты ему пересказывала все, что в доме делается, чтобы он мог из Курляндии Катеньку забрать! Ты понимаешь, Дуня, какую ты змеищу на груди пригрела?

– Наташенька, – жалобно сказала госпожа Егунова, – того ж не может быть!

– Может, может! – княгиня была неумолима. – Кайся, не то в одной рубахе из дому выкинем, и няньку твою – следом! За то, что покрывала!

Девушка и маленькая старушка у печи переглянулись. С разъяренной княгини сталось бы приказать лакеям – и выкинуть раздетых женщин на мороз.

– Господь свидетель, никого я на Катеньку не наводила! – воскликнула Наташа и перекрестилась.

– А кто ж, коли не ты?! Только тебе ее возвращение было во вред!

– Лизанька, Лизанька! – закричала Авдотья Тимофеевна. – Не смей так говорить!

– Как же не во вред?! Ты родную дочку будешь баловать, а про нее забудешь! Это ж и дитяти понятно!

– Молчи, молчи! – госпожа Егунова повернулась к Наташе и задала совершенно нелепый с точки зрения княгини вопрос: – Наташа, ты меня хоть немножечко любишь?

Ответ был неожиданный – Наташа кинулась к ее ногам. Стоя на коленках, она обнимала Авдотью Тимофеевну, а та гладила ее по голове.

– Видишь, Лиза, видишь? – твердила госпожа Егунова.

– Да врет же она, врет и не краснеет! Тебя разжалобить – много ума не надо! – крикнула княгиня. – Василиса, зови слуг! Если ее сейчас из дому не вышвырнуть, змею эту, то и никогда не соберемся!

Василиса распахнула двери спальни.

– Ванюшка, Тришка, Юшка! – позвала она. – Барыня велит Наташку с Семеновной выставить из дому в тычки!

– В последний раз спрашиваю – что за француз? И о чем ты ему докладывала? Не скажешь – беги к своему любовнику по снегу босиком! – по лицу княгини было видно, что тем и кончится.

Наташа вскочила с колен.

– Нет у меня любовника, ваше сиятельство! И никому я ничего про Катеньку не говорила! А кто ко мне сунется – рад не будет!

– Вот она, твоя молитвенница, какова!

Лакей Ванюшка протянул было руку к Наташиной нянюшке, но Наташа тут же оказалась рядом с тростью, которой часто пользовалась отяжелевшая госпожа Егунова.

– Пошел вон, дурак, – сказала она. – Не то зубов не досчитаешься.

– Вот она, твоя смиренница! – княгиня прямо-таки ликовала. – Теперь видишь?! Василиса, всех сюда зови!

Неизвестно, до чего бы додумалась княгиня, но в дверях спальни появился привратник, взволнованный чрезвычайно. Обычно ему в господские покои ходу не было, но сейчас он счел, что не до приличий.

– Матушка барыня! – крикнул он. – Чудо, чудо Божие! Господин Бергман Катеньку привез!

– Как?! Что ты несешь?! – крикнула госпожа Егунова, еще не осознав толком значения этих слов.

– Катенька в сенях, в шубе, в платке! Красавица-то какая! С ней господин Бергман и еще люди! Прикажете впустить?

– Лизанька, этого не может быть… – прошептала Авдотья Тимофеевна. – Лизанька, я встать не могу, помоги мне, Лизанька…

– Все вон пошли! Все убирайтесь! Николка, веди сюда Бергмана, – распорядилась княгиня. – Дуры, шлафрок барыне подайте, оденьте ее! Чепец принесите!

– Лизанька, меня ноги не держат! Поднимите меня, девки! К Катеньке меня отнесите! – требовала Авдотья Тимофеевна, и по ее пухлому лицу текли большие слезы.

Тут случилось дивное – заплакала и княгиня.

Она смотрела на свою давнюю и преданную подружку, смот рела и плакала точно так же – огромными слезами, текущими по улыбающемуся лицу. Это было счастье – редкое, неповторимое счастье. И ей самой было странно, что она так любит эту смешную наивную женщину, эту глуповатую домоседку, бестолковость которой в житейских вопросах могла довести рассудительную княгиню чуть ли не до бешенства.

– Сюда, сюда! – издалека кричала дворня, от души наслаждаясь событием.

Авдотье Тимофеевне подали шлафрок, кое-как надели большой чепец, и тут в дверях появился Бергман. Он улыбался, как человек, сотворивший великое дело, и совершенно не удивился, увидев в спальне княгиню.

– Ваше сиятельство, сударыня… Вот, извольте получить… расписаться в получении…

И эта немудреная шутка как-то удивительно пришлась к месту – словно солнечный лучик в утреннем окошке, который всюду кстати, хоть в хоромах, хоть в избе. Бергман отступил и, приобняв за плечи, ввел закутанную девицу. Тут-то все на миг и растерялись – как быть, что делать?

Бергман, понимая общее смятение, сам снял с девицы шубу и платок. Взорам явились хорошенькое курносое личико в ореоле растрепавшихся рыжеватых волос, стройный стан, опущенные белые руки.

– Катенька? – неуверенно произнесла Авдотья Тимофеевна. – Господи, Катенька… моя красавица… Катенька!..

Княгиня опомнилась первой. Она быстро подошла к девице и заговорила:

– Катенька, светик, погляди – вон твоя матушка! Матушка, слышишь?

– Матушка, – повторила девица, глядя на госпожу Егунову. Та ахнула и завалилась набок. Ее подхватили, засуетились, сунули ей под нос флакончик с ароматными солями, стали похлопывать по щекам.

Княгиня за руку подвела к ней девицу. Девица шла покорно, с любопытством озираясь.

– Девки, скамеечку дайте, – велела княгиня и усадила возвращенное дитя у ног Авдотьи Тимофеевны. – Катенька, ты меня понимаешь? Скажи еще хоть слово, Катенька!

– Ручка, – подумав, сказала девица и показала одной рукой на другую. – Обезьянка. Катенька!

И ткнула себя пальцем в грудь.

– Мы тебя вылечим, бедняжка ты наша, мы лучших докто ров наймем, лучших гувернанток, – пообещала княгиня. – Дуня, приди ты в себя наконец! Все дурное кончилось!

– Да, Лизанька, – ответила госпожа Егунова. – Молебен сейчас же велю отслужить! Милостыню по церквам раздам! Катенька моя!

И она обняла девушку, стала целовать в румяные щеки.

– Матушка, матушка! – повторяла та, тоже явно взволнованная.

Дальше началось сущее безумие. Авдотья Тимофеевна, несколько помешавшись от радости, велела тащить в свою спальню все сразу – угощение, вино, дорогие меха, шкатулки с драгоценностями. Она сама вдела Катеньке в уши алмазные серьги, такие, что на придворный бал впору, сама окутала ее соболями.