Морок - Михаил Щукин

– Дядя Веня был – ты меня не привязывала. Мы на улицу ходили. А дядя Веня придет?

Господи, как дитю объяснить, что с кладбища мертвые не возвращаются, как ему, да и отцу его рассказать, чтобы поверили? Но даже и теперь, все заново перебирая, ни разу не пожалела о случившемся, о том, что сделала, об этом горемычном дяде Вене, которого поминал, не мог забыть сын.

Встретился он ей в третье военное лето. Бабы, закончив вязать плот на дальнем участке, на двух лодках плыли в Крутоярово. Плыли уже под вечер. И вдруг с берега донесся слабый крик. Самые остроглазые разглядели мужика. Засомневались:

– А ну как дезертир? Не подчаливай, бабы. Правь к другому берегу.

– Вот уж дезертир сразу! Может, заблудился человек.

– Чего ему тут блудить, шел бы по дороге.

Бабы переговаривались, не гребли, и лодки плавно сносило вниз по течению. Человек на берегу закричал громче, побежал и упал. Не поднимался. Бабы посовещались и решили все-таки подплыть. Самые смелые, прихватив багры, подошли ближе. На песке, уцепившись худущими руками за тоненький росток ветелки, лежал совсем молоденький паренек, это сразу было видно, что совсем молоденький, хотя лицо, как у старика, морщинистое и худое. А глаза – ребячьи, испуганные и жалостные. Он смотрел на окруживших его баб, молчал.

– Ты чей, откуда?

Не отвечал.

– Может, документы какие есть?

Паренек закрыл глаза, неловко дернул плечами, и одна за другой из-под опущенных ресниц выкатились слезы. И сразу кинулись в глаза бабам разбитые ботинки с отставшими подошвами, измызганная, в грязи, шинелишка с оторванными крючками, косицы давно нестриженных белых волос, лежащие на тонкой, словно выжатой шее.

– Да что вы привязались? – вскипела Наталья. – Человек говорить не может, а вы как сороки. Беритесь давайте.

Она взяла паренька за ноги, другие ухватили за плечи. Понесли к лодке. Приплыли в Крутоярово, побежали за председателем сельсовета. Тот пришел, обшарил карманы шинелишки, вытащил грязные, замусоленные бумажки. Паренек по-прежнему молчал, изредка открывал глаза, обводил взглядом стоящих вокруг людей, вздыхал.

– Да, бедолага, – председатель почесал затылок. – Написано, что домой отпущен. В Ветлянку. Не дошел, стало быть. Возьмите кто-нибудь, хоть покормите да в баню сводите. Кто возьмет?

Бабы потупились. Мало радости в такое время тащить лишний рот в семью. Наталья застыдилась этой заминки, она приметила, как напрягся, прислушиваясь, паренек.

– Понесли ко мне.

Паренька принесли в засыпуху, сняли с него шинелишку, положили на пол, на половики. Наталья кинулась по соседям, принесла молока. Паренек жадно ухватился тонкими, грязными руками за крынку, захлебывался, молоко бежало по щекам, а на висках и на лбу выступала испарина. В тот же вечер истопила баню и долго маялась, то ли позвать свекра, чтобы помыл паренька, то ли самой… А паренек, хоть и ожил немного, все молчал, виновато отводил глаза в сторону. В них стояли, не высыхали слезы. До бани она его довела под руки. Он подчинялся, наверное, даже не догадываясь, куда идут. Но когда она стала его раздевать в предбаннике, вдруг застыдился, и сквозь серую морщинистую кожу пробился слабый румянец.

– Не надо, я сам.

– Ладно уж, не до стеснениев.

В щель предбанника проникал густой луч закатного солнца, было светло, и Наталья в страхе отшатнулась, зажав ладонями испуганный крик. Все тело паренька испятнали жуткие багровые рубцы, некоторые еще не заросли как следует.

– Да где же, кто тебя так?

Паренек не откликнулся.

Напаренного, вымытого, одетого в Егоровы кальсоны и рубаху, она на себе притащила его домой. После бани паренек разрумянился, отмытые щелоком волосы высохли и стали легкими, мягкими, как пух.

Всю ночь Наталья не могла уснуть. Только закроет глаза, как сразу встает перед ними худое, с выпирающими ребрами тело и страшные багровые рубцы на нем.

Заговорил паренек на следующий день, когда Наталья спозаранку начала собираться на работу. Повернулся на кровати, оперся на локоть.

– Спасибо вам, – голос тихий, несмелый. – Я долго у вас не буду, только встану, и до города надо добираться.

– Как тебя зовут-то?

– Вениамином.

– Председатель сказал, что документы у тебя в Ветлянку.

– Был я там. Назад иду. К матери хотел – умерла. Я недолго, только встану и пойду.

Встать-то он встал, в этот же день, но Наталья видела, что никуда ему теперь не уйти. Ноги, тонкие и худые, дрожали, подсекались, когда он ходил по засыпухе, и после нескольких шагов ему уже не хватало дыхания.

– Внутри у меня все отбито, – говорил он, стыдясь своей слабости. – Как будто пусто там.

Целыми днями, пока Наталья была на работе, Веня играл с мальчиком, мастерил ему из тряпок кукол. Те получались смешные, развеселые, и Коля визжал от радости.

Незаметно, слово за слово, Веня рассказал о себе. Учился он в педтехникуме, на фронт пошел добровольцем и в первом же бою, контуженный, попал в плен. Два раза пытался бежать, и два раза его ловили, травили собаками. Освободили их партизаны, но к тому времени он уже не мог ходить. Вместе с ранеными переправили к своим. А там, после долгих расспросов, отпустили домой.

Два раза к Наталье приходил свекор, говорил, чтобы она этого сердешного сдала в больницу или властям. Наталья отказалась. Тогда и полетело письмо к Егору.

– А знаете, Наталья, я раньше мечтал, что у меня жена такая, как вы, будет, добрая, ласковая.

– Найдешь еще.

– Нет, теперь уже все. А вам спасибо, Наталья. Я когда там, на берегу, упал, пожалел, что родился, и поверил, что люди – звери. Даже хуже. У меня мама учительницей работала, о прекрасном мне говорила. А меня собаками, из меня кусок мяса… Знаете, Наталья, меня еще никто не целовал…

Она целовала его, как целовала на ночь сынишку, в щеку, и гладила мягкие, пушистые волосы.

Вениамин умер через полтора месяца.

Без передыху лили дожди. Улицы закисали грязью. Единственная сельсоветовская лошаденка долго тащила до кладбища телегу, на которой стоял гроб, сколоченный из неструганых досок. Председатель с Натальей быстренько закидали неглубокую мокрую могилу тяжелым желтым песком…

В самом начале осени сорок пятого вернулся домой Егор Агарин.

Перед Крутояровом соскочил он с попутной подводы, отблагодарил старика возницу большущей жменей табака и дальше пошел пешком. Не хотел пока ни с кем встречаться, хотел сначала расспросить обо всем у матери. Но сразу же, следом, набежали в избу соседи. Фронтовика – в передний угол, пошла гулянка в гору. Пил Егор, не хмелел. Подмывало спросить о Наталье, о сыне, да как тут спросишь, когда все лезут со стаканами, с расспросами, с обниманьями.

В углу, кучкой, толпились ребятишки. Был среди них и Коля. Его Наталья послала. Теперь парнишка изо всех сил таращил глазенки в передний угол и никак не мог себе представить, что этот высокий, сильный дяденька, к которому все лезут и которого все целуют, его тятя. На детский удивленный взгляд и обратил внимание Егор.