Огненный крест - Диана Гэблдон

не поджаривалось на токе, в воздухе висел легкий дымный аромат. Когда же зерно было «в деле», плесневелый запах брожения ощущался за полмили, а дымок при копчении при правильном ветре достигал хижины Фергуса.

Обычно за каждой партией присматривали Марсали и Фергус. Сейчас под навесом из гладких досок, посеревших от дыма и дождей, было пусто, хотя рядом лежала небольшая кучка поленьев.

Я подошла ближе и пригляделась к дровам. Фергус предпочитал гикори — древесина легче кололась и придавала солоду сладковатый вкус. Джейми, свято придерживающийся традиционного рецепта, брал только дуб. Я коснулась расколотого чурбачка: широкие волокна, бледная древесина, тонкая кора. Значит, недавно здесь был Джейми.

Обычно мы держали про запас бочонок виски: мало ли что может произойти?

— Если Марсали вдруг наткнется на бандитов, лучше ей иметь под рукой откуп, — рассудительно заметил Джейми. — Все знают, что мы делаем виски. Получив бочонок, никто не станет выпытывать, где склад.

Виски, само собой, оставляли не самый лучший — незрелый и неочищенный, но для непрошеных гостей или, допустим, для прорезывания зубок у младенца сгодится.

— У тебя ведь еще нет вкусовых рецепторов, да? — пробормотала я Джемми, который во сне причмокнул губами и скривил личико.

Почему-то бочонка нигде не было: ни за мешками с зерном, ни в куче дров. Неужто украли? Или забрал кто из своих?

Я прошла десяток шагов на север и свернула направо к большой скале над зарослями ниссы и цефалантуса. Она была не такой уж цельной: между двумя гранитными плитами имелась трещина, спрятанная за кустами остролиста. Я прикрыла Джемми платком от колючек и осторожно нырнула в расщелину.

С той стороны расщелины скала распадалась на десяток здоровых валунов, между которыми рос подлесок. Отсюда место казалось непролазным, но со скалы можно было разглядеть едва заметную тропку, уводящую на другую поляну — даже не поляну, а скорее проплешину между деревьями, где с камня резво сбегал ручей. Летом поляну нельзя было заметить и сверху — ее укрывали густые кроны.

Теперь же, на пороге зимы, белый камень возле ручья отчетливо проглядывал сквозь лысые ветки ольхи и рябины. Валун прикатил сюда Джейми; он нацарапал на нем крест и вознес молитву, благословляя ручей. Я хотела пошутить про «святой виски», но воздержалась: вряд ли искренне верующий Джейми оценил бы мой юмор.

По кривой заросшей тропинке я медленно обогнула скалу. От ходьбы стало жарко, хотя пальцы, которыми я придерживала края платка, все равно стыли на ветру.

Там, на берегу ручья, стоял Джейми — почти голый, в одной лишь рубашке.

Я застыла, прячась за высоким кустарником.

Меня смутила не его нагота, а странная поза и выражение лица. Джейми выглядел усталым; ничего удивительного, ведь поднялся он задолго до рассвета. Старые брюки, которые он носил для верховой езды, лежали на земле, рядом — аккуратно свернутый пояс. Неподалеку в траве виднелось что-то темное — приглядевшись получше, я узнала сине-коричневый килт. Джейми тем временем стянул рубашку, опустился нагой на колени и плеснул в лицо водой из ручья.

Одежда изрядно запылилась от скачки, но сам Джейми был не таким уж грязным. Достаточно умыться с мылом — причем куда приятнее это сделать в теплой кухне у очага.

Однако Джейми взял стоявшее неподалеку ведро, зачерпнул ледяной воды и, зажмурившись, перевернул над собой. Струи побежали по груди и ногам, мошонка поджалась, прячась в заросли рыжих волосков.

— Да твой дедушка совсем спятил, — прошептала я Джему, который сморщился, не обращая никакого внимания на выкрутасы предка.

Не то чтобы Джейми не боялся холода — из своего убежища я видела, как он дрожит и хватает ртом воздух. Тем не менее он глубоко вдохнул и снова облился водой. Потом третий раз зачерпнул ведро… И я вдруг стала понимать, что он делает.

Хирурги перед операцией всегда моют руки — не только ради стерильности. Это целый ритуал — намылить, выскоблить грязь из-под ногтей, снова и снова до боли тереть кожу… Можно собраться с мыслями и очистить сознание. Смыть все внешние заботы вместе с микробами и омертвелыми частицами плоти.

Я сама так часто выполняла этот ритуал, что легко его узнала: Джейми не просто мылся — студеной водой из ручья он очищал тело и сознание.

По спине у меня ледяным ручейком побежали мурашки.

Наконец Джейми поставил ведро и встряхнулся; капли брызгами разлетелись на траву. Прямо на мокрое тело он надел рубашку и повернул на запад, где между гор затаилось солнце.

Сквозь голые деревья струился свет, такой яркий, что я видела только мужской силуэт под белой рубахой. Джейми стоял, расправив плечи и высоко подняв голову, точно прислушивался к чему-то.

Я затаила дыхание и прижала ребенка к груди, баюкая, чтобы ненароком не проснулся.

Тихо вздыхал лес, шелестя иголками. Дул ветер, вода плескала в ручье, шурша по камням. Стучало мое собственное сердце, Джемми сопел мне в шею. А я вдруг, сама не зная почему, испугалась: эти звуки были слишком громкими и могли навлечь на нас беду.

Джейми крикнул что-то на гэльском: не то вызов, не то приветствие. Слова показались мне смутно знакомыми, но на поляне никого не было — ни души. Воздух враз стал холоднее, свет потускнел, словно туча набежала на солнце, — только небо оставалось чистым. Джем заерзал у меня на руках, и я перехватила его покрепче, чтобы молчал.

Затем ветер переменился, унес с собой холод, и чувство опасности ушло. Джейми расслабил плечи, и заходящее солнце залило его золотом, озаряя нимбом рыжие волосы.

Он вытащил из ножен кинжал и решительно полоснул лезвием по правой руке. Закусив губу, я смотрела, как набухает на пальцах красная линия. Джейми выждал немного и вдруг взмахнул рукой так, что капли разлетелись веером, осеняя камень у истока ручья.

Положив кинжал, он перекрестился мокрыми от крови пальцами, встал на колени и медленно опустил голову, прижимаясь лбом к скрещенным на камне рукам.

Я и прежде видела, как он молится — на людях или, по крайней мере, в моем обществе. Сейчас же он полагал, что находится один, и смотреть на него коленопреклоненного, обнажающего душу, было неуютно, словно я подглядывала за неким действом, более интимным, нежели телесная близость. Надо сказать что-нибудь, подать знак — но я не решалась осквернить его ритуал. Я молчала, хотя была уже не просто зрителем — в моей душе тоже звучала молитва.

Слова рождались в сознании сами собой: «Господи, вверяю тебе душу раба твоего Джейми. Помоги ему, молю».

Джейми перекрестился и встал — и время снова