Шах королеве. Пастушка королевского двора - Евгений Маурин

– Нет уж, господа, этого имени я вам не назову! И лучше не ломайте своих голов, потому что вам все равно никогда не догадаться! О, тот, кто помог мне тогда, – хитрейшая каналья на свете! – Тут король ласково улыбнулся, вызвав в памяти некоторые сцены из его тогдашней конспирации с шустрой Беатрисой Перигор. – Но по наружности этого никогда не подумаешь, потому что истинная хитрость в том и заключается, чтобы до конца суметь разыграть из себя простачка! Ну, довольно об этом! – решительно заявил он. Тут его взгляд упал на молчаливо сидевшего д'Арка, и он обратился к нему: – Что ты так задумчив, мой верный Ренэ? Отведай-ка вот этого паштета из фазанов, ведь это твое любимое кушанье!

Тут Людовик простер свою любезность до того, что привстал и сам пододвинул Ренэ блюдо с паштетом.

Когда, после ужина, собутыльники короля разошлись по домам, Вард взял Гиша под руку, увел его в свою комнату и там сказал:

– Арман, заметил ли ты, что король сам подвинул этому выскочке блюдо с паштетом?

– Да, – ответил Гиш, – но это – один из очень частых фактов, с которыми волей-неволей приходится мириться. Герцог д'Арк занял непоколебимо прочное положение, и из королевской милости его уж ничем не вытеснишь! Обидно это для нас, старинной придворной знати, но… что поделаешь?

– И неужели же ты не усмотрел в этом факте ничего, кроме знака особенного королевского благоволения? – воскликнул Вард.

– Я тебя не понимаю! – удивленно возразил Гиш, не могший похвастаться такой острой и холодной наблюдательностью, такой способностью к быстрой оценке положения, как его собеседник. – Ну так скажи, что особенного заметил ты в этом?

Вард помолчал, как бы внося порядок в явившиеся у него мысли, и затем начал размеренным тоном:

– Помнишь тот вечер, когда мы собрались у герцогини Орлеанской, еще не веря, что гроза пронеслась над нами так сравнительно благополучно? Мы были готовы к ссылке, как к лучшему исходу после провала и изобличения нашей затеи, и вдруг король с непонятным нам капризом всепрощения ограничился лишь суровой отповедью в письме. Помнишь ли ты, о чем мы говорили тогда?

– Конечно, помню, – ответил Гиш. – Сначала мы ломали себе голову над вопросом, каким образом неизвестному хитрецу удалось заманить нас в ту самую яму, которую мы рыли другим. Но затем герцогиня прервала наши споры и догадки, сказав, что сейчас у нас еще нет материала для выяснения этого вопроса, но она во всяком случае требует от всех нас, чтобы мы раз и навсегда оставили теперь Луизу де Лавальер в покое, так как дела все равно не поправишь, а испортить его легко. Олимпия тогда категорически отказалась повиноваться этому приказанию, говоря, что все равно сведет счеты с интриганкой Лавальер, но ее слава богу убрали и запрятали далеко отсюда, так что ее неистовство уже не могло подвести нас. Вот и все!

– Я согласен с тобой; слава богу, что графиню де Суассон убрали, и я первый облегченно вздохнул, когда узнал о ее стычке с королем и о постигшей ее участи. Связь со злобной итальянкой уже начинала утомлять меня, но как бросить такую женщину, как Олимпия? Тут уж без кинжала и яда не обойдешься! Но это так, между прочим. Я хотел сказать, что ты ошибаешься, говоря «вот и все!». А клятву, данную нами Генриетте, ты забыл?

– Клятву? – удивился Гиш. – Гй-богу, не помню! Я тогда был очень расстроен и легко мог пропустить что-то мимо ушей.

– Ну так слушай! Генриетта взяла с нас слово, что мы не будем продолжать покушения на жизнь, здоровье и безопасность самой Лавальер, но в то же время взяла с нас клятву, что мы употребим все силы к тому, чтобы обнаружить интригана, раскрывшего и парировавшего наш замысел. Цель этого следующая: когда мы откроем интригана, он должен сойти со сцены!

– Да, мне помнится что-то в этом роде! – подтвердил Арман. – Но какое отношение может это иметь к нашему разговору?

– А вот какое. Человек так устроен, что, какой бы силой воли он ни обладал, он не может заставить себя сразу прервать течение своих мыслей. Подтверждение этому ты найдешь в тысяче фактов, а история с паштетом – один из них. Король вспомнил об интригане, помогшем ему разрушить наши планы. Он сам прекратил разговор на эту тему, но, несомненно, еще продолжал некоторое время думать об этом. И вот он замечает, что герцог задумчив, вспоминает, что тот любит паштет. Почему он не заметил, что Эньян, обыкновенно серьезный и важный, в этот вечер под влиянием излишнего поклонения богу Вакху был чрезвычайно весел? Почему король вспомнил, что герцог д'Арк любит паштет из фазана, но не вспомнил, что ты любишь то самое старое мускатное вино, которого в этот вечер почему-то никому, кроме короля, не подавали? Ведь герцог всегда молчалив, а Эньян был весел только сегодня. А ты несравненно чаще разделяешь королевскую трапезу, чем д'Арк, потому что тебя король ценит выше всех как собутыльника. Почему же произошло все это? Да потому что мысль короля продолжала работать в прежнем направлении; он думал о том, кто тогда помог ему, и обратил внимание на д'Арка. А чрезвычайная любезность, выразившаяся в собственноручном пододвигании блюда, явилась результатом вновь вспыхнувшего чувства благодарности за прошлое!

– Как, ты хочешь сказать… – воскликнул Гиш. – Но это невозможно! Ну подумай сам! Чтобы этот картонный, придурковатый герцог был способен так тонко, так искусно перевести наши нити в свои руки и так гениально обратить наш же удар на нашу же голову? Да никогда!

– Гиш, – серьезно заметил Вард, – вспомни слова короля: «Истинная хитрость в том и заключается, чтобы до конца разыграть из себя простака!»

Гиш задумался, стал припоминать, сопоставлять и в конце концов пришел к тому же заключению, что и Вард: человеком, разрушившим их планы, мог быть только Ренэ! Как уже знает читатель, это был ошибочный вывод, но самый острый ум легко впадает в заблуждение, если начинает ударяться в слишком тонкие и сложные умозаключения!

Таким образом «виновник» был найден. Значит, оставалось выполнить данную некогда клятву.

Конечно, пришлось посоветоваться с Генриеттой.

Герцогиня вся так и загорелась жаждой мести! Необходимо заметить, что, будь этим виновником не Ренэ, а кто-нибудь другой, Генриетта, занятая в то время очень сложной политической комбинацией, может быть, и не стала бы настаивать на мести, но у нее с Ренэ были еще особые счеты, о которых мы в свое время не упоминали, чтобы не заслонять главного течения рассказа посторонними, более мелкими, эпизодами.

Дело в том, что Генриетта пленилась герцогом еще тогда, когда он в первый раз явился к ней во дворец. Красавица-герцогиня сделала еще одну попытку заставить Ренэ быть любезным, всеми силами давая понять, что ему, такому красивому юноше, ни в чем отказа не будет. Но Ренэ или не понимал, или делал вид, что не понимает, и продолжал придерживаться с Генриеттой холодного, почтительного тона. А такое обращение – в глазах женщины одно из величайших, совершенно непростительных преступлений!

Итак, Генриетта вся загорелась местью, и способ заставить герцога смертью заплатить за старый грех был найден. Оставалось только ждать благоприятного случая, чтобы пустить в ход задуманную механику.