Пока ненависть не разлучила нас - Тьерри Коэн

— Да, я так думаю. Она девушка необычная. А ты? Ты уже нашел себе хорошенькую евреечку?

— Нет еще. У меня пока только приключения.

— С еврейками или гойками?

— С гойками.

— Ты что, в любви антисемит?

Рафаэль расхохотался.

— Понимаешь, еврейки ищут себе мужа. У них у всех одно на уме: найти симпатичного парня, познакомить с родителями и сыграть попышнее свадьбу с обрядом хны на восточный лад, с подвенечным платьем и гостями на западный, а потом рожать детей и ездить в отпуск в Израиль. Но сначала жених должен пройти тест.

— Какой же?

— Протанцевать романтическое слоу под песню Даяны Телл «Будь я мужчиной…», преданно глядя в глаза избранницы.

Мне стало смешно.

— Ты серьезно? Даяны Телл?

— Вау! В музыкальном мире евреев тоже есть идолы — Джордж Бенсон, Жильбер Монтанье, Стиви Уандер… Свой стиль, понимаешь? Ну так представь себе, что творится, когда я заговариваю о «Led Zeppelin», «Queen», «AC/DC»?[77]

— Хорошо, согласен, но, кроме разницы в музыкальных вкусах, что тебя держит на расстоянии?

Рафаэль задумался.

— Уважение. Мне не хочется обмануть еврейскую девушку, встречаться с ней, может быть, переспать, а потом бросить.

— А по отношению к гойкам тебя это не смущает?

— Если честно… нет.

— Но это же расизм!

— Француженки — девушки эмансипированные. Они легко ложатся в постель, из удовольствия. И не требуют женитьбы с первого же вечера.

— Еврейки не любят трахаться, так?

— Хватит меня доставать. Ты прекрасно знаешь, о чем я. У вас девушки точно такие же!

— Да, восточная культура… У нас так много общего.

— Не теперь… Все пошло по-другому между евреями и арабами.

Рафаэль помрачнел, подобрался. Он явно опасался скользкой темы, которая может нам все испортить.

— Знаешь, мне кажется, мы с тобой ошиблись, — сказал я. — Малышами, потом в лицее мы придумали историю об особых связях между евреями и арабами. Но это была наша собственная история, и она нам показалась общей.

— Но дружили не только мы с тобой. В лицее арабы и евреи прекрасно ладили.

— Вау! Лицей — одно, жизнь — другое. На одного араба, поступившего в лицей, сколько приходится поступивших в ремесленное? А сколько их вообще без образования? Всем, кому повезло, как мне, легче было сблизиться и с евреями, и с другими тоже. Нас связывала общая культура, мы все хотели преуспеть, все были чужаками.

— И ты думаешь, что и в арабах, и в евреях все-таки жила ненависть?

— Ненависть? Нет, это слишком сильно сказано. Но я встречал в квартале ребят, которые не любили евреев. И не говори, что от евреев ты ни разу не слышал ругани в адрес арабов. Но у нас был общий враг — нацики, и наши разногласия не имели значения. А потом события в Израиле вытащили на поверхность ненависть и возможность ее выражать.

— Знаешь, чего я не могу понять? Почему мусульмане во Франции принимают близко к сердцу происходящее за тысячи километров от них, а соседним с Израилем мусульманским странам до палестнцев и дела нет?

— Задам встречный вопрос: почему французские евреи солидаризируются с израильскими?

— Потому что Израиль — наша страна. Наша родина. У нас у всех есть там друзья и родственники. Потому что если в один непрекрасный день вновь возникнут гонения на евреев, Израиль примет нас под свою защиту. О палестинцах вы такого сказать не можете.

— Не можем. Но положение палестинцев в Израиле очень похоже на наше во Франции.

— Хорошо. Я знаю, что сострадание — главная добродетель мусульман. Но в мире тысячи страдающих народов. И ни один из них не привлекает вашего сострадательного внимания.

Я промолчал. Не хотел вступать на минное поле.

— В общем, все очень сложно, — подытожил Рафаэль. — И главная опасность для нас сегодня — Ле Пен.

Он искусно повернул разговор в другое русло. Нашел тему, где мы были полностью согласны друг с другом. И все же взаимная неловкость не исчезла. Больше того, я понял, что он очень изменился, и перемена отдалила нас друг от друга. Навсегда? Этого я пока не мог сказать.

Марш не мог обойтись без каких-то значимых ощутимых последствий. Мы должны были показать и дать понять расистам и Национальному фронту, что готовы противостоять той ненависти, которой они кипят. Популярным и модным стало слово «бёр». Власти и СМИ упивались им, они были счастливы, что нашли более мягкое и менее двусмысленное слово, каким можно было называть всех нас, французских арабов. Похоже было, что люди взяли в руки носовой платок и смогли наконец притронуться к подозрительному и опасному объекту. И это было правильно. Но что еще происходило кроме этого? Хотелось двигаться по этому пути дальше.

И вот возникла организация, гордая, требовательная, наступательная — «SOS расизм». В ней бёры, евреи, черные объединились против общего врага, забыв о том, что еще вчера их разъединяло.

Мы собирались жить по-новому в наших предместьях, создать новое общество, не знающее дискриминации, сильное нашей непохожестью. Очень скоро мне предстояло закончить учебу, и работа этого общества позволяла мне надеяться, что я найду себе где-нибудь место.

— «Не трогай друга!» Всего три слова, а ты уже высказался против расизма, сказал о готовности встать на защиту друга, кем бы он ни был, протянул ему руку помощи. Отличный, черт побери, слоган!

— Мунир!

Мама всегда одергивала меня, она не терпела от меня грубых слов.

— Прости, я нечаянно.

— Положи ему хариссы[78] на язык, — пошутила Джамиля.

Папа не вступал в наши разговоры. Происходящее словно бы проплывало мимо него, он ни во что не вмешивался. Непрекращающиеся экономические неурядицы подействовали на него угнетающе, он замкнулся.

Мы обедали в семейном кругу, и Фадила была у нас гостьей. Она быстро поладила с моими домашними, и только папе, похоже, был не по нутру ее бурный темперамент, ее участие в мужских разговорах, ее увлечение политикой. Он считал, что женщина должна вести себя скромно и не вмешиваться ни в политику, ни в экономику. Поэтому, когда Фадила приходила к нам, он становился еще молчаливее, только наблюдал и прислушивался.

— Этот слоган ничего не изменит, — заявил Тарик.

— Послушаем дежурного пессимиста!

Брат у меня не был пессимистом, он был прагматиком. Он записался на юридический и теперь работал до седьмого пота, собираясь стать адвокатом. По его понятиям, о победе свидетельствовал принятый закон. Объявление о намерениях, символы и слоганы в его глазах были пустым звуком.