Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

Профессор Грант настоятельно советовал дочери изучать иностранные языки; максимум, на что он рассчитывал для Ханны, — это карьера в межнациональном банке. (Межнациональный банк — таков был предел мечтаний выпускников юридического факультета Гарварда.)

Ее отец испытывал и сильную неприязнь к журналистам. Ханна училась в Мидлбери, специализируясь на французском и немецком, когда вдруг решила, что ее будущее — в журналистике. Она была в этом уверена так же, как Рут в более раннем возрасте была уверена, что хочет стать писательницей. Ханна с самой обыденной убежденностью заявила, что поедет в Нью-Йорк и будет делать карьеру в журналистике. С этой целью она просила родителей по окончании колледжа отправить ее на год в Европу. Она собиралась усовершенствовать там свой немецкий и французский и вести дневник, чтобы, как сформулировала это Ханна, «отшлифовать наблюдательные способности».

Рут, которая подала заявление (и была принята) в аспирантуру университета Айовы по специальности «литературное творчество», предложение Ханны поехать с ней в Европу застало врасплох.

«Если ты хочешь стать писателем, то тебе нужно накопить какой-то материал, о котором ты будешь писать», — сказала подружке Ханна.

Рут уже знала, что с писательством все обстоит не так, по крайней мере для нее. Ей нужно было только время, чтобы писать; то, о чем она будет писать, уже ждало ее в воображении. Но она отложила поступление в аспирантуру в Айове. В конечном счете ее отцу это было по средствам. А год в Европе с Ханной — это будет здорово.

— И потом, — сказала ей Ханна, — тебе пора начинать трахаться. Если будешь держаться меня, это непременно случится.

Этого не случилось в Лондоне, первом городе их путешествия, хотя Рут и потискал какой-то парень в баре отеля «Роял-корт». Рут познакомилась с ним в Национальной портретной галерее, куда она ходила посмотреть портреты нескольких из ее любимых писателей. Молодой человек пригласил ее в театр и в дорогой итальянский ресторан рядом со Слоун-сквер. Он был американцем, но жил в Лондоне — его отец работал каким-то дипломатом. Он стал первым, назначившим ей свидание и имевшим кредитные карточки, хотя Рут и подозревала, что это были кредитные карточки его отца.

Вместо того чтобы трахаться, они напились в баре «Роял-корт», потому что к тому времени, когда Рут созрела, чтобы привести молодого человека в отель, Ханна уже «заняла» их номер. Ханна шумно занималась любовью с ливанцем, которого подцепила в банке; она познакомилась с ним, когда он обналичивал дорожный чек. («Мой первый опыт в области международного банковского дела, — записала она в своем дневнике. — Наконец-то мой отец может начать мной гордиться».)

Вторым городом их европейского турне был Стокгольм. Не все шведы оказались блондинами, как обещала Ханна. Два молодых человека, познакомившихся с Ханной и Рут, были темноволосыми и красивыми, они все еще учились в университете, но были уверены в себе, и один из них — тот, который и уложил Рут в постель, — блестяще говорил по-английски. Второй, который был немного красивее, но по-английски не знал ни слова, немедленно прилепился к Ханне.

Молодой человек, предназначенный для Рут, повез всех четверых в дом родителей, находившийся в сорока пяти минутах езды от Стокгольма. Его родители уехали куда-то на уикэнд.

Это был современный дом с массой светлого дерева. Молодой человек Рут, которого звали Пер, сварил лосося с укропом, и они съели его с молодой картошкой и салатом из кресса, сваренных вкрутую яиц и лука. Ханна и Рут выпили две бутылки белого вина, а ребята пили пиво; после еды тот, что был чуть покрасивее, увел Ханну в одну из гостевых спален.

Рут уже не в первый раз слышала, как Ханна занимается любовью, но этот случай был несколько иным, потому что молодой человек, ушедший с Ханной, не говорил по-английски и все то время, пока Ханна стонала, Рут и Пер мыли посуду.

Пер все время говорил:

— Я ужасно рад, что твоя подруга получает такое удовольствие.

А Рут все время ему отвечала:

— Ханна всегда получает такое удовольствие.

Рут пожалела, что посуда скоро кончилась, но она знала, что и без того продержалась слишком долго. Наконец она сказала:

— Я девственница.

— И хочешь ею остаться? — спросил ее Пер.

— Нет, но я очень нервничаю, — предупредила она его.

Она всучила ему презерватив еще до того, как он начал раздеваться, — три беременности Ханны кое-чему научили ее; хоть и с опозданием, но эти же беременности кое-чему научили и Ханну.

Но когда Рут всучила презерватив Перу, молодой человек удивленно посмотрел на нее.

— Ты уверена, что ты — девственница? — спросил он. — У меня еще не было девственниц.

Пер нервничал не меньше Рут, за что она была ему благодарна. К тому же он выпил слишком много пива, о чем и сообщил ей в ходе совокупления. «Цl», — прошептал он ей на ухо, и она подумала, он сообщает ей, что сейчас кончит. Он же, напротив, извинялся, что так долго не может кончить. («Цl» по-шведски означает «пиво».)

Но у Рут не было опыта, а потому ей не с чем было сравнивать — их соитие для нее было не коротким и не долгим. Главным мотивом для нее было — приобрести опыт, просто (наконец уже) лечь с кем-то в постель. Она ничего не чувствовала.

И потому, решив, что это часть шведского сексуального этикета, Рут тоже сказала: «Цl», хотя она-то еще не кончала.

Когда Пер вышел из нее, он был разочарован: он ждал, что крови у девственницы будет куда больше. Рут пришла к выводу, что все эти их упражнения были для него не так удовлетворительны, как он того ожидал.

И уж явно они не отвечали ее ожиданиям. Мало куража, мало страсти, даже боли маловато. Всего этого было как-то маловато. Она не могла себе представить, с чего это там Ханна Грант стонала все эти годы.

Но урок из своего первого сексуального опыта Рут извлекла, и состоял он в том, что последствия сексуального акта нередко более памятны, чем сам акт. Для Ханны не было никаких последствий, которые стоили бы ее памяти, даже три аборта не останавливали ее — она была готова снова и снова предаваться этому занятию, которое считала гораздо более важным, чем любые последствия.

Но утром, когда родители Пера вернулись домой намного раньше, чем собирались, Рут одна и голая лежала в постели родителей Пера. Пер принимал душ, когда его мать вошла в спальню и начала говорить с Рут по-шведски.

Мало того что Рут не понимала ни слова, она еще и не могла найти свою одежду, а Пер за звуком воды не слышал резких интонаций в голосе матери.

Потом в спальню вошел отец Пера. Если Пер был разочарован, что крови от дефлорации Рут было мало, то Рут увидела, что полотенце, которое она расстелила на простыне, залито кровью. (Она поступила порядочно, взяв на себя неприятную обязанность защитить простыни на кровати родителей Пера.) Теперь, пытаясь прикрыться запачканным кровью полотенцем, она понимала, что отец и мать Пера видели ее всю нагишом вместе с ее кровью.