Коронный разряд - Владимир Ильин

Но что-то же надо делать, как-то бороться с этой коварной апатией.

Тогда влиятельный человек позволяет себе сына или дочь. Не из тех, которые в будущем возглавят семейное дело и унаследуют уважение. Совсем иных.

Он позволяет себе проблемного ребенка – избалованного и не признающего законы, яркого и бездумного транжиру, рассекающего без прав по автострадам на запредельной скорости. Пусть он сожжет ресторан, пусть разобьется, обращая в хлам роскошный спорткар, пусть подерется с полицией. Не важно, что он сделает – важно то, что ничего ему за это не будет, и весь город станет об этом говорить.

Общество терпимо относится к слабостям великого человека. Ему даже посочувствуют украдкой: какой знаменитый отец! И какой непутевый сын! И великий человек примет извинения с маской скорби, пряча за наклоном головы и кустистыми ресницами невероятное довольство во взгляде.

Яхты, виллы, гепарды в ошейниках и антиквариат – все нелепый пустяк по сравнению со сломанным носом сына заместителя мэра, которому зарядил его отпрыск в алкогольном угаре. Ах, тот защищал свою девушку! Что же тогда будет золотому мальчику? Что скажут власти, что скажет полиция?!

Ничего ему не будет. Никто не посмеет тронуть кровь уважаемого человека. Мальчик запутался. Мальчик выплатит штраф. Мальчик не извинится, но это сделает адвокат – по доверенности.

Иногда проблемного ребенка будут вырывать из бездумного кутежа и натаскивать семейным приемам Силы, устраивать КМБ длительностью в несколько месяцев, выбивая на это время всю дурь – потому что нельзя, чтобы благородную кровь отпинал неудачник в клубе. А еще следует накрепко запомнить фотографии, имена и фамилии тех, кого задевать не стоит ни в коем случае – уже для собственного сохранения…

Через какое-то время слегка ошарашенного парня или девушку оставят в роскошных апартаментах, с ключами от «Мазератти» на тумбе и иридиевой пластиковой карточкой семейного банка в приоткрытом конверте рядом. «Отец приносит извинения» – будет написано на белоснежной бумаге, оставленной в качестве сопроводительного письма.

Всего одно мгновение, чтобы оглянуться на прошедшее, сделать выводы и начать жить иначе. Одно мгновение… И старые друзья уже откликаются на вызовы, с радостью собираясь на очередной карнавал халявной выпивки и безнаказанных развлечений.

«– Ваш младшенький, я слышал, разбил витрину Охотного ряда?

– С тоской вынужден признать достоверность этих слухов. – Скорбный вздох. – Вот бы он был хоть немножко похож на старшего!

– Достойный юноша, бесспорно.

– Как и ваш Александр, смею отметить.

– Одна на него надежда, – тягостный вздох. – Вы, должно быть, уже знаете, что моя Наташенька опять подралась? Вот откуда, откуда в ней это?!

– Боевитостью в отца, я полагаю, – и лукавая полуулыбка в ответ».

Положительно, это соревнование куда дешевле и интереснее, чем мериться водоизмещением кораблей и возрастом плесневелой вазы; куда азартнее скачек и казино – в деле родная кровь, и этим все сказано.

Великие люди с радостью отправляли бы сорванцов за рубеж, чтобы проделки их доносились эхом из-за границы, в рубрике международной прессы. Но традиции родовой мести быстро отучают от чужбин, потому как от разрубленных на части наследников будет только урон чести и тоска.

В конце концов, некоторые золотые дети, вырастая, смогут выйти из тени их отцов. Всегда есть вероятность надоесть великому предку – и получить шанс на нормальное существование.

Но до этого – они получат то, что должны по замыслу: все самое дорогое, самое роскошное, самое наилучшее. Олицетворение богатства и вседозволенности, ярко сгорающее в алкогольных парах, покуда проблемному ребенку не найдется лучшее применение… А разве есть судьба лучше, чем умереть во благо рода?.. Сакральные жертвы нужны во все времена, за темные дела кланов тоже положено платить кровью. А до того – пьяней, танцуй, люби и верь, что это – навсегда.

Из дверей ночного клуба на противоположной стороне улицы вывалилась хохочущая компания, неуверенно держащаяся на ногах, оттого взрывающаяся новыми залпами смеха, стоило кому-то пошатнуться и завалиться на пошатывающегося соседа.

Панорамные окна круглосуточного кафетерия, в котором я сидел, а так же свет солнца, только поднявшегося из-за горизонта, позволяли комфортно рассмотреть группу молодых людей.

Три парня в модных одеждах, расстегнутых за время ночных гуляний на пару пуговиц, четверо девушек в легкомысленных и пестрых платьях, в которых было явно зябковато по утреннему холодку. А может, им просто нравилось льнуть к своим кавалерам, повисая на их плечах по двое. Третьему же парню, при этом, не досталось ни одной. Наверное, потому что третий был неприлично трезв для остальной компании – или же потому, что был таким букой, что двигал всех за спины, увещевая, к дорогим машинам, бесцеремонно брошенным прямо на проезжей части, и не давал группе с хохотом упасть на такой манящий, прохладный бетон дорожки. В общем, третий ощутимо выбивался видом и поведением из общей группы, а его настойчивые действия, порою грубоватые к визжащим и пьяненьким дамам, никому определенно не нравились. Но его терпели как неизбежное зло, вяло брыкаясь и пытаясь игнорировать – ибо степень опьянения явно была такова, что было проще соглашаться, чем спорить.

Я знавал этого третьего парня раньше – в те дни, когда полагал его другом, а он мог сказать то же самое обо мне. Сложно сравнить человека в тринадцать лет с тем, кем он стал через половину десятилетия. Слишком большой промежуток, чтобы сопоставить два образа – тот, что в памяти, и тот, что был перед глазами. Но кое-что определенно можно сказать. Паша Зубов постарел.

Не повзрослел, как было с Артемом и иными моими знакомыми за этот период. Взросление – это переход юных припухлостей щек в чисто выбритые, наивного взгляда – в упрямый и уверенный.

Ту же была острая щетина и тусклые, усталые глаза. Этому Пашке было двадцать три – двадцать пять на вид, и в компании сверстников он смотрелся натуральным стариком. Может быть, это новая приставка к его фамилии задавила столь тяжким грузом? Черниговский-Зубов…

Тем временем, компания все же одолела нелегкую дистанцию до машин, с успехом не завалившись в удобную для этого клумбу. Паша, оставив шаткую конструкцию из друзей стоять на дорожке, метнулся к первой машине – серебристому роллс-ройсу, распахнул заднюю дверь и принялся настойчиво усаживать парней, отпихивая прижимающихся к ним дам. Те протестовали, негодовали и требовали за них заступится – и Паше говорили что-то резкое и непотребное, приглушенное расстоянием и стеклом окон кафе, но тот вжимал голову в плечи и упрямо пытался всех обустроить. Дамам он указывал на белый мерседес позади, в кабине которого нервно горел огонек сигареты над водительским креслом. Он уверял, что там места всем определённо хватит – но девушки отчего-то хотели в первую машину, игнорируя то, что там их всех будет семь на пять доступных мест.

И все это – посреди дороги, с пьяными хохочущими девками, бегающими вокруг машины. К счастью, ранним утром движения особого не было… Но, думаю, вряд ли бы что-то изменилось, если бы вокруг был разгар дня.