Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони

В ту ночь фронт был близок к развалу: восстанавливая его, XI Интербригада и подразделения на ее флангах отступили. Варелу беспокоила уязвимость бригады Баррона, поэтому он приказал ему остановиться и дождаться подхода других колонн, которые поддержали бы его с флангов. Дальше Баррона никто из наступавших не прорвался, так как на следующий день контратаковали 50 танков Т-26 Павлова. Правильнее было бы назвать это беспорядочным наступлением тяжелой механизированной кавалерии. Само по себе оно не принесло успеха, но все же дало республиканцам время для подтягивания резервов и укрепления центра сектора.

Рихтхофен записал то, что услышал от офицеров-националистов. «Сопротивление красных перед Мадридом – упорные бои. Взяты в плен французы, бельгийцы и англичане. Все, кроме англичан, расстреляны. Танки укрыты в оливковых рощах. Вокруг лежит много убитых. Арабы поработали ручными гранатами»[512]. Неясно, почему пощадили пленных британцев – возможно, Франко по совету немцев счел, что безопаснее будет не гневить организаторов Комитета по невмешательству.

Молу крайне заботил тот факт, что наступление захлебнулось, и он усиленно искал причины этой неудачи. Он тоже маниакально стремился взять Мадрид, поэтому уговорил Франко отдать ему шесть последних батальонов резерва, но они не могли восполнить понесенных потерь. В итоге обе стороны временно были вынуждены остановиться: войска на передовой сильно поредели вследствие приступов безнадежной отваги. С обеих сторон играл роль фактор истощения солдат, так как интенсивность боев часто не позволяла подвозить продовольствие. Республиканский Генштаб реагировал так медленно, что свежие войска не могли контратаковать, пользуясь истощением противника. Единственным подкреплением оказалась пока что XIV Интербригада, укрепившая центр сектора между Аргандой и Моратой.

15 февраля Франко отдал Оргасу приказ продолжить продвижение вперед, невзирая на потери. Это решение было продиктовано упрямством и не было оправданно, так как итальянские силы еще только осуществляли перегруппировку для отправки на Гвадалахарский фронт, и всякое дальнейшее наступление следовало координировать с ними. Националистам приходилось нести наибольшие потери ради незначительного продвижения.

В тот же день на республиканской стороне командование Харамского фронта перешло к Миахе. Вместе с полковником Рохо он переформировал республиканские силы в четыре дивизии, и 17 февраля они перешли в наступление. 11-я дивизия Листера ударила в лоб по Пингаррону и понесла чудовищные потери: 70-я бригада из 14-й дивизии Меры потеряла 1100 человек, больше половины своего состава. В тот же день дивизия Модесто перешла с северного берега Мансанареса на южный и атаковала Ла-Мараньосу, которую защищали карлисты Рады. Коммунистический батальон «Серые волки Пассионарии» пошел в бессмысленную атаку на широкой полосе открытой местности и был вдребезги разбит. Английский доброволец Питер Кемп, служивший у карлистов младшим офицером, писал, как капеллан громко у него над ухом призывал «крошить коммунистический сброд», мешая целиться[513].

Контратака республиканцев достигла успеха только в одном месте, оттеснив бригаду Баррона назад к дороге Чинчон – Мадрид. Ключевую роль в этом сыграла советская танковая бригада, когда Т-26 выдвинулись с замаскированных позиций под оливами. В Москву полетело донесение о подвиге младшего офицера Билибина, эвакуировавшего подбитый танк под массированным артиллерийским и пулеметным огнем. Позже, 19 февраля, «танк младшего офицера Новикова получил три прямых попадания. Заряжающий был убит, механик-водитель смертельно ранен. Сам Новиков, несмотря на тяжелое ранение, больше суток не подпускал к горящему танку неприятеля. Позднее он был спасен своими товарищами». Этот рассказ о выживании в горящем танке на протяжении дня и ночи не вызывает доверия, но советские донесения о героизме на поле брани, порой даже подлинном, не могли не быть преувеличенными, подобно сталинским заявлениям о трудовых победах[514].

Командир танка коммунист Красильников свидетельствует о безумном воздействии стахановской психологии на военное дело. «В боях у Харамы командир батальона товарищ Глазьев рассудил, что лучшие экипажи – те, что расходуют больше снарядов. При этом стрельба велась в трех километрах от противника»[515].

Следующие десять дней почти ничего не происходило, пока генерал Гал не бросил свою только что сформированную дивизию в бессмысленную атаку на Пингаррон. Согласно его приказу, населенный пункт должен был быть «взят любой ценой», и атака продолжалась, несмотря на отсутствие обещанной воздушной и танковой поддержки. В бинокли можно было наблюдать разбросанные неподвижные тела и раненых, отползающих назад, подальше от зоны неминуемой смерти. В очередной раз интербригадовцы и испанские войска расплачивались жизнями за неумелость своих командиров и штабов.

Утром 21 февраля скандинавская рота батальона «Тельман» воспользовалась передышкой чтобы вырыть окопы и срезать ветки для маскировки. Дождь наконец-то перестал. Конни Андерссон, швед, выживший в бою, описывает эту сцену: «Утреннее солнце озаряет землисто-серые лица и быстро высушивает сырые одеяла. Некоторые ползут за кофе к огромному зеленому бидону, оставшемуся прямо у передовой. Бойцам раздали финики и сухари. Мы немного подремали на солнышке, болтая о разной ерунде, сворачиваем высохшие одеяла, чистим винтовки, готовим боеприпасы. Немец, дразнивший снайпера поднятой каской, отправлен на тот свет профессиональным выстрелом. Санитары молча тащат его по дороге и кладут в общую могилу». Во вторую роту батальона в тот день поступили австрийцы – «весельчаки в тулупах. Они всюду привлекали внимание – по крайней мере, их тулупы». Все им завидовали, думая о том, как приходится мерзнуть в карауле под утро[516].

Из-за тотального политического контроля со стороны властолюбивых комиссаров в военные решения то и дело вмешивалась пропаганда. Встречались чрезвычайно опытные офицеры, вроде французского полковника Пютца или английского майора Нейтена (не получившего повышения из-за отказа вступить в партию), но большинство старших офицеров пробивались наверх демагогией и насаждением суровой дисциплины. Часто их решения приводили к бессмысленным потерям – показная отвага, приказы «стоять до конца» и «ни шагу назад», когда уже не оставалось патронов, хорошо выглядели в пропагандистских реляциях, но страдали от них не штабные, а бойцы.

Один из самых трагических эпизодов произошел в батальоне «Линкольн», прибывшем в середине февраля в американском обмундировании Первой мировой. Командовать им назначили англичанина-самозванца, утверждавшего, что он служил офицером в 11-м гусарском полку. Он беспрерывно бросал подчиненных в атаки, положив 120 человек из 500, после чего американцы взбунтовались, чуть не линчевали своего командира и отказывались возвращаться на передовую, пока сами не изберут ему замену.