У смерти твои глаза - Дмитрий Самохин

Толпа не добавляет любви к людям. Ее у меня и так было немного, но после каждого раза, когда я оказывался в общественном транспорте или, как сейчас, на праздновании, та кроха человеколюбия, что во мне еще оставалась, таяла, как айсберг, попавший в Гольфстрим. Каждый новый толчок в спину, тычок под ребра и прогулка по ногам уничтожали и без того малый запас этого чувства. А уж когда я добрался до полицейского оцепления, то кипел от гнева и был готов вернуться домой, а там будь что будет. Прикончит Аграник Маркарян императора, так и черт с ним. Конечно, мысль эта была ужасной для верноподданного, слуги престола и Отечества, но я ничего не мог с собой поделать. Пройдя же полицейский кордон, я вздохнул свободнее и подумал, что на трибуне можно наслаждаться праздником, но вот как обычный люд? Как можно радоваться юбилейному зрелищу, когда ты со всех сторон стиснут толпой и дышишь лишь синхронно со всеми. Толпа вздохнула, надавила на тебя, и ты вздохнул. Толпа выдохнула, опять надавила, и ты вместе с ней. А вид на Большую Неву, где и проходило действо, ради которого все собрались, перекрывает лысый амбал, который еще и ребенка на шею посадил, чтобы тот смог увидеть праздник. А из‑за мальца, что раскачивается на шее отца и повизгивает от счастья, тебе ничего не видно. Какое тут может быть удовольствие.

Заняв свое место на трибуне, я извлек из кармана цифровой бинокль, которым заботливо запасся полтора года назад. Думал, что пригодится. Кубинец же, изрядно смущаясь, достал театральный. Я навел бинокль на императорскую ложу и быстро нашел императора в окружении высокопоставленных гостей, дожидавшегося начала представления. Я внимательно исследовал ложу, но и следа Аграника Маркаряна не нашел, зато обнаружил, что охраны пруд пруди.

Обследование посредством бинокля было прервано хлопком по плечу. Я обернулся. Позади меня довольно улыбался Ваня Дубай. Спину ему прикрывали братки.

– Нашел? – поинтересовался Ваня.

– Нет пока, – хмуро бросил я и вернулся к биноклю.

Время шло, а никакого изменения в обстановке не происходило. Высокие гости безмолвствовали и ожидали начала действа. Но Маркаряна я не видел. Я стал было подумывать, что ошибся в своих расчетах и Аграник не придет, как началось действие. В акватории Большой Невы показались первые корабли – два крупных парусника восемнадцатого века с штандартами России и Англии, четыре древнерусские ладьи и четыре римские галеры. Что делали римские галеры в Неве, мне было непонятно. Парусники дали приветственный салют всем собравшимся, распушили паруса и гордо заскользили к Васильевскому острову. Более я не видел ни одного кадра из всего представления. Разве что фрагменты лазерного шоу. Какие‑то лучи, сплетавшиеся в различные фигуры над городом.

– Мне нужно попасть в императорскую ложу, – сделал я вывод, обернувшись к Ване Дубай.

– И что, ты предполагаешь, что я сейчас, как факир, извлеку зайца за уши из цилиндра? – ехидно осведомился Ваня. – А тебе посидеть у императора на троне не надо? А то ты попроси, я тебе обязательно устрою. Мне это без проблем. Я ведь всемогущ. Джинном раньше подрабатывал.

Я ничего не ответил ему. Отвернулся и стал вновь рассматривать трибуну, понимая, что даже если я увижу Аграника Маркаряна, максимум что могу, это дико разозлиться и попытаться снять его пистолетным выстрелом. Только боюсь, что, если я осмелюсь на это, пиво мне больше варить не доведется.

– Знаешь, я предполагал, что ты спросишь об этом, – произнес Дубай. Я повернулся к нему.

– Это сделать было тяжело. Я бы сказал невыполнимо. Но прошу.

Ваня протянул мне пластиковую карточку с аббревиатурой «ФСБ».

– Это аккредитационная карта на твое имя. Поздравляю с возвращением в фээсбэшники.

– С этим меня пропустят?

Ваня кивнул.

Я не стал терять времени. Поднялся со своего места и стал протискиваться к лестнице. Кубинец посмотрел на меня, но вопросов задавать не стал. Я резво сбежал по лестнице к подножию трибуны, соображая на ходу, пропустят ли меня на императорскую ложу с оружием или устроят личный досмотр. По пути я сбил с ног баобабообразного мужика лет сорока, не замедлившего пройтись по моей персоне со всей тщательностью критика, разбирающего похождения Луки Мудищева. Такого обилия красноречивых и непечатных слов мне давно не доводилось слышать. По туннелю, огражденному железными решетками и окруженному полицейским кордоном, я добрался до императорской ложи и, задыхаясь, протянул аккредитационное удостоверение сотруднику в штатском, в чьих стальных, абсолютно бездумных глазах я прочитал принадлежность к контрразведке. Мужчина неловко взял в руки мое удостоверение, вперил в него взгляд и минут пять разглядывал, натужно сопя, точно паровоз, получивший вместо привычного антрацита какой‑то неудобоваримый суррогат. Наконец он вернул мне удостоверение, скептически посмотрел на меня и, тяжело шевеля языком, точно накануне пытался съесть улей с медом вместе с пчелами, произнес:

– Проходите.

Я протиснулся мимо него и взбежал по лестнице. Царские кресла меня пока интересовали мало. Я предполагал, что если Аграник сунется в ложу, то до императора идти будет медленно, потихоньку, чтобы не вызвать подозрений, как кот, который, выследив добычу и обнаружив, что она спит, дабы не разбудить и уцепить тепленькой, стелется по полу, выгадывая сантиметр за сантиметром. Поразмыслив, я занял позицию между четвертым и пятым рядами, где находились мелкие чиновники из администрации губернатора. Я осмотрелся по сторонам, обнаружил рядом охранников и спецназовцев в костюмах и постарался придать своему лицу такое же тюленье выражение, как у них, дабы не выделяться.

Наблюдая за императорской ложей и не обращая внимания на то, что творилось в акватории Большой Невы (а творилось там, надо сказать, нечто феерическое), я задумался. Какой был смысл в минировании дамбы, а затем и взрыве. Чего хотел этим добиться Маркарян и как ему удалось заинтересовать этим предложением криминальный бизнес, мне пока оставалось неясно. Точный ответ мог дать только Аграник. Оставалось строить предположения. Выдвигать версии. И одна из версий, казавшаяся мне наиболее правдоподобной, заключалась в теории передела власти. Конечно, Ульян Мертвый в преступных кругах Санкт‑Петрополиса занимал отнюдь не последнее место, но и далеко не первое. Территория, подвластная ему, была достаточно скудна и давала стабильный, но не способный удовлетворить тщеславные запросы Мертвого доход. Чтобы рискнуть на открытую войну с кланами и группировками, Ульян был слишком разумен, как старая змея, которая, затаившись в кустах перед жилищем человека, мечтает о кувшине молока, что стоит от нее в двух изгибах тела, но, пока человек рядом, она не выползет, дождется, когда никого не будет, и подберется к молоку. Так и Ульян. В открытую он действовать бы не стал. Слишком неравны силы. А вот придумать столь дьявольски хитрый план и привести его в действие – это на него больше похоже. Только чутье мне подсказывало: автором плана был вовсе не Мертвый, а Маркарян, заручившись поддержкой криминалитета, рассчитывавший получить изрядный куш и попасть в высшее общество. Я помешал его плану. И что теперь? Почему я уверен, что Аграник придет сюда? Ведь это равносильно самоубийству. Появление в императорской ложе и попытка убить государя – шаг, присущий камикадзе, но никак не расчетливому жизнелюбивому человеку. Почему Аграник на это пошел, вернее пойдет: от отчаяния, из злости, ослепленный ненавистью? Он не похож на фанатика. Может быть, Маркарян предполагает, что ему удастся уйти живым, когда задуманное воплотится? И как давно Аграник решился на этот шаг? Тут меня кольнула догадка. Маркарян изначально готовился к этому. Взорвать дамбу – это только первый пункт в его плане. Вторым пунктом шел выстрел в императора. Аграник рассчитывал на возникшую панику, когда невские воды, не сдерживаемые ничем, хлынут на набережные, слизывая зрителей, как муравьед муравьишек длинным липким языком прямо из муравейника. Я взглянул на часы. Если верить точности таймера, установленного на взрывчатке, то через десять минут должно было рвануть. Аграник появится самое раннее сейчас, самое позднее минут через пять. Одно только я так и не мог понять, зачем ему это. Убить императора, да просто высокопоставленного правительственного чиновника при таком скоплении народа представлялось трудно осуществимым, хотя однажды такое уже было. Убийство Столыпина в Киеве. Зачем ему это? Желание хоть таким способом войти в историю? Тоже мне Герострат.