Блабериды - Артем Краснов

С дыроколом я двинулся в направлении выхода. Раз это сон, и сон этот лепится, как пластилин, я решил проделать всё то же самое, что делал несколько часов назад: сбежать вниз по лестнице и найти Алика.

Я знал, что теперь его «Кайен» будет стоять перед выходом, Алиса будет сидеть внутри, а в руках у меня будет жёлтый дырокол.

Алик продолжит орать на неё. Тут-то я и появлюсь.

Коридор, который выводил в приемную к столу офис-менеджера, оказался удивительно длинным, и скоро я попал в такую темноту, что стал шарить руками по сторонам, пытаясь нащупать выключатель. Вокруг не было ничего. Я никак не мог нащупать стойку, за которой сидела Таня, чтобы от неё отсчитать несколько шагов в сторону двери.

Потом я услышал звук и оглянулся. Я стоял в огромном ангаре, настолько большом, что, вероятно, таких и не существует в природе. Или же я сам стал маленьким, как Нильс из сказки по гусей.

По дороге я потерял дырокол. Я стоял на бетонном полу и видел вздымающиеся из-за горизонта своды.

— Оказывается, коридор выводит сразу в хранилище «Зари», — сказал я Алисе.

Я знал, что наш коридор выводит туда, куда и должен — в приёмную, где сидит Таня. Но раз Алиса есть порождение моего сна и не догадывается о существовании другого, реального мира, я решил играть по правилам.

— Здесь совершенно пусто, — ответила она.

Мне стало досадно, что я привел её в пустое хранилище. Я стал показывать ей статью, тот чёрный вариант, который принес с собой. Листы разлетались по бетонному полу и застывали в нём, как вмерзают в первый лёд осенние литья. Алиса задумчиво смотрела на листы, читая их сквозь лаковую корку.

— Они просто вывезли всё на другой склад, — попытался я объяснить пустоту вокруг. — Они боятся.

— Я тоже боюсь, — ответила она.

Я обнял её за плечи. Она оказалась совсем худой, как подросток.

— Почему ты с Аликом? — спросил я напрямик. — Я этого не понимаю. Ты такая волшебная. Неужели всё из-за денег?

— Нет, он очень помог мне, — ответила она серьёзно.

У меня защемило внутри. Это была смесь жалости, досады и ревматической радости.

— Ну а любовь? Разве ты его любишь?

— Нет, — ответила она также просто. — Но я должна. Был уговор.

Я посмотрел наверх. Свод расступился. Вверху сияли звезды. Со стороны Таниного стола дул тёплый ветер. Наверное, она забыла выключить вентилятор.

— Я тебя выручу, — ответил я. — Так продолжаться не может.

— Но ты никогда не будешь со мной, — ответила она.

— Я — нет, — согласился я. — Но есть другой.

— Я тоже о нём думаю, — сказала она. — Передай ему. Я думаю о нём.

— Мы больше не говорим, — ответил я. — Но если захочет, он сам поймёт.

Мы помолчали. Стало совсем темно.

— С тобой очень легко, — ответил я, уже не понимая, кому именно я это сказал. Голос возвращался сильным эхом. — Наверное, сейчас всё закончится.

Я крикнул, и от раскатов эха зашатались стены. Следом нарастал другой звук, от которого затрясся пол.

— С тобой тоже легко, — ответила она, и я почувствовал слабое касание руки, будто провели по ней гусиным пером.

Я двинулся в сторону. Алиса пошла следом: я не видел её, но чувствовал.

— Нам надо выйти из этого ангара, — сказал я. — Тогда мы всё поймем.

Становилось темно.

— Здесь морозно, — сказала она. — И одиноко. Страшное одиночество.

Я заметил, что изо рта идёт пар, скручиваясь спиралью.

— Потому что никого больше не существует, — ответил я. — Всё, что есть у нас — это мы сами. Так всегда и бывает.

— Да, — я увидел её; она обхватила плечи руками.

— Но ведь это немало? — спросил я.

— Да.

Она стояла где-то рядом, касаясь меня плечом. Было темно и пусто. Она могла бы сделать шаг в сторону, отстраниться, она могла уйти или убежать. Но я знал, что она не сделает этого. Было очень важно касаться друг друга плечами. Плечи становились одним.

Звук нарастал. Я вдруг понял, что надо возвращаться и быстро. Зря мы задержались. Есть сны, из которых сложно выбраться. А если выберешься — будешь другим. И даже не заметишь этого.

Я схватил её за руку и побежал туда, где был Танин стол и дырокол, но сон уже потерял податливость, всё мелькало, вспыхивало и рвалось на части. Дырокол больно давил мне в плечо.

Внезапно я проснулся. В плечо мне давил каркас дивана. Сердце стучало тяжело, словно перекачивало бетон. Я словно видел себя со стороны, мраморно-бледного и холодного. Ноги всё лежали на подлокотнике и затекли так, что мне удалось лишь упасть на четвереньки и ждать, когда от икр до кончиков пальцев пройдет колючая волна, будто ежа выворачивают наизнанку.

Было полседьмого утра. За окном стоял серый осенний день. Вывески на улице горели непонятно для кого. На окнах сидели многоточия капель. Первоклашкам не повезло.

Захотелось выпить кофе и поработать.

* * *

До десяти утра офис оставался почти пустым: шли школьные линейки. Мы сидели втроём: я, Арина и Виктор Петрович. В какой-то момент мне показалось, что он и не уходил: всё так же самозабвенно он давил кнопки и внимательно следил, как строка на экране принимает нужную форму.

Арина печатала быстро-быстро, и звук её клавиатуры, как и голос, погружали меня в приятный транс. Потом она стала править текст, звук клавиш стал резким и магия ушла.

Я читал о старом доме на улице Татищева, который упоминал в своём письме Братерский. Дом стоял на развилке улиц, выпирая в сторону перекрёстка. Он был каким-то карикатурно ветхим, будто его готовили для кастинга на роль дома с приведениями. Каменное основание побурело, деревянная верхушка окрасилась в богатую палитру мшисто-зелёных и желтоватых оттенков с толстым слоем безвкусных граффити. Старые доски набрякли под зияющим окнами, как мешки под глазами. Своей живописностью он напоминал мне жилище алкоголички Коростелёвой.

Дом когда-то принадлежал купцу Филимонову и находился в начале тракта, сто лет назад пустынного и грязного, который выводил к восточному выезду из города. Теперь дом оказался в ряду похожих двухэтажных строений, которые, как злые птицы, вытолкнули его в сторону оживленного перекрестка. Дом часто критиковали транспортники, предлагая снести его и расширить перекрёсток.

Было неясно, кому этот дом принадлежит сейчас, поэтому я подготовил запрос в кадастровую контору. На обороте письма Братерского было два телефона. Я набрал первый.

Пенсионер, историк и краевед Максим Антипенко на мой аккуратный вопрос отреагировал воинственно:

— А вы знаете, что прошли общественные слушания по этому дому? Вот вы, представитель средств массовой информации, слышали об этом? Что это, извините, за общественные слушания такие? Кого они там слушали? А теперь по сфабрикованной экспертизе они его исключили как из списка памятников архитектуры, так и из реестра объектов культурно-исторического наследия. Вот о чём писать надо.