Последний Исход - Вера Петрук

– Но есть и более простое объяснение, – произнесла Пир, первая справившись со смущением. – Вы могли с ней встречаться раньше. Ты ведь не всегда жил в Сикелии. Сейфуллах рассказывал, что ты родился на северном континенте. Что бы ни заставило тебя приехать в Балидет, там, в Согдарии, остались люди, которые тебя помнят.

– Не думаю, что у меня были знакомые женщины-арваксы, – сухо ответил Арлинг.

– А я и не говорила, что она из арваксов, – лукаво произнесла Альмас. – Она, конечно, не похожа на драганку, но, на мой взгляд, очень даже хорошенькая. Да, кстати, Фэйза просила передать тебе кое-что. Когда я принесла ей сегодня завтрак, она протянула мне это и попросила отдать, когда мы встретимся после полудня. Сейчас как раз полдень миновал. Она даже во времени не ошиблась. Я ведь не говорила ей, что собиралась пойти проститься с тобой. От нее невозможно ничего скрыть.

Альмас протянула ему что-то, но так как Арлинг не спешил брать подарок, сама вложила ему в руку узкий кусок ткани. Он был похож на атласную ленту, изрядно потрепанную и вылинявшую то ли от морской соли, то ли времени. Регарди пропустил ее сквозь пальцы, прислушиваясь, как гладкая ткань цепляется за грубую кожу его рук. Подарок оставил его равнодушным. Если Альмас была права, и сумасшедшая девчонка, случайно увидев его на палубе, вдруг влюбилась в него, то ему было ее жаль. Душа Регарди была такой же жесткой и черствой, как кожа на его пальцах. А ведь когда-то они могли читать. Из тонкого искусства понимания мира, которому обучил его иман, у Арлинга осталось только одна способность – убивать.

– Верни ей, – произнес он, протягивая ленту Альмас. – Если я пришелся ей по душе, то не стоит давать ложных надежд. Если же она хотела мне этим что-то сказать, то передай, что я слеп и не отличаю головное украшение от верблюжьей уздечки. А загадки я никогда не любил.

– Зачем ты ведешь себя так! – возмутилась юная Пир. – Я же знаю, что ты не такой, каким хочешь сейчас казаться. Думаешь, тебе одному плохо? Думаешь, если иман взял меня к себе, то у меня все хорошо, и солнце над головой светит даже ночью? Тебя не просят писать стихи и упражняться в красноречии. Просто возьми эту чертову ленту, положи ее в карман и забудь. Можешь, выкинуть где-нибудь, если тебя от нее разбирают пайрики.

Арлинг не знал, что Альмас умела злиться. Слушая, как бешено колотится ее сердце, он понял, что допустил ошибку. Ему действительно ничего не стоило взять этот кусок ткани и выбросить за соседним барханом. Он так и сделал. В одежде, которую выдали ему на корабле – бумажная рубаха и грубые штаны из сыромятной кожи – карманов не было, поэтому Регарди засунул теплую атласную ленту за пояс. На миг ему показалось, что его живота коснулась кожа змеи – ткань обожгла, словно ощетинившись чешуйками. Он задумчиво положил сверху ладонь. Мысль о том, что лента могла быть отравленной, пришла поздно, однако Арлинг решил, что для такого изощренного убийства потребовался бы хорошо разработанный сценарий. А судя по словам Альмас, все происходило очень быстро.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил он, почувствовав, что юная Пир бесцеремонно ощупывает его запястье.

– Ищу амулет или украшение, – деловито пояснила она. – Фэйза просила принести что-нибудь в подарок от тебя. На память.

Альмас точно сошла с ума. Арлинг медленно вздохнул и так же выдохнул.

– Я не ношу ни браслетов, ни амулетов, ни ленточек. Мою прежнюю одежду забрали люди Ларана, чтобы почистить. Обратно не вернули. Все мое богатство – штаны, рубаха, пояс и сандалии. Вряд ли что-нибудь из перечисленного может порадовать твою сумасшедшую.

Но Альмас была не из тех, кто легко сдается. Закусив губу, она вытащила рубаху из-за его пояса и ловко оторвала от низа кусок полотна. Арлинг ошеломленно наблюдал за ее действиями, даже не пытаясь представить, на что их разговор был похож со стороны. Между тем, Пир деловито заправила его рубашку в штаны и похлопала по плечу. Регарди отметил, что на этот раз Альмас даже не покраснела. Возможно, ей уже приходилось проделывать такое раньше. Однако он запретил себе развивать эту мысль.

– Сгодится, – улыбнулась Пир и помахала оторванным кусочком ткани у него перед лицом. – Вот что бывает с теми, кто жадничает. Она же больная, Арлинг, как тебе не стыдно. Ей этой игрушки надолго хватит.

Регарди стыдно не было. Он вообще ничего не чувствовал, кроме навалившейся усталости и равнодушия. Женские игры перестали интересовать его в тот миг, когда он встретил ту, которая изменила мир. Ее тоже считали сумасшедшей, но для него она была светочем разума. Та девушка сейчас была очень далеко, а до всех остальных ему не было никакого дела.

Считая их разговор законченным, Арлинг вежливо поклонился Альмас и, взяв своих верблюдов, направился вслед за караваном.

* * *

Человек привыкает ко всему. Так говорил юному Арлингу его родной отец в далекой Согдарии, так считал Тигр Санагор, когда заставлял Регарди часами висеть на руках на нижней ветке апельсинового дерева в саду школы.

Уже вторую неделю Арлинг копал горячий песок, ставший могильным холмом Балидета. Он и не представлял, как многому можно было научиться, выполняя однообразные движения, которые наполнили его жизнь с утра до вечера. Ветер уже не сдувал песок обратно в выкопанную яму, спина Арлинга перестала ныть от незнакомых движений, а руки научились управляться с лопатой не менее ловко, чем с саблей. Он знал, что работал быстрее всех в бригаде, и что это не прибавляло ему симпатии среди рабочих. Регарди привык к косым взглядам, а порой и открытым насмешкам раскопщиков, которые ненавидели его за то, что он был драганом, к тому же слепым. Он научился жить на песках мертвого Балидета, но не мог привыкнуть ни к новой работе, ни к окружению. Арлинг не смирился. Каждый день над ним поднималось горячее сикелийское солнце, но Регарди не чувствовал его жара. В груди горел куда более мощный огонь, который расплавлял и подтачивал его изнутри, не позволяя замечать солнца над головой. Он надеялся, что этот огонь позволит ему укротить солукрай, и полагал, что недалек тот день, когда учитель поверит в него снова.

«Опавшие цветы не возвращаются на ветви деревьев», – шептал в голове противный голос Индигового Бога, но Арлинг предпочитал считать их молитвой по занесенному песком Балидету. Ведь именно этим он и занимался. Пытался оживить то, что давно принадлежало смерти. Чтобы избавиться от голоса Нехебкая, Регарди крепче сжимал лопату и погружался в воспоминания.

Дорогу от порта к Сикта-Иату он не запомнил. Она была недолгой и наполнена колючим песком, безжалостным солнцем, блеяньем скота и тяжелыми мыслями. Арлинг никогда не осуждал веру учителя, но рассказ Альмас о Видящей поразил его. Он не понимал, как безумная драганка могла повлиять на исход войны. Даже если иман отвезет ее в святилище Нехебкая в Восточном Такыре, даже если они совершат таинственный ритуал, зарежут молодого ахара, выпьют его кровь и спляшут нагишом вокруг огромного костра из костей древних – что изменится? Разве Подобный отзовет войска, а Каратель бросит захваченных нарзидов и отправится за обещанным раем в Гургаранские Горам? Разве Канцлер прикажет Жестоким, уже высадившимся в Иштувэга, вновь грузится на корабли и плыть обратно в Согдарию? Разве поможет Видящая остановить гражданскую войну, искры которой уже теплились на южном континенте?