Евангелие от змеи - Пьер Бордаж

Лишь ты сам можешь связать нити и заштопать ткань бытия.

—Но как? Как?

Бартелеми казалось, что вся горечь, скопившаяся в его душе, все презрение к себе изливались из него в это мгновение со слезами, слюной и потом. Вернется ли к нему когда-нибудь та восхитительная умиротворенность, которую он познал на холме рядом с Люси?

Ваи-Каи присел рядом с Бартелеми на корточки, положил руку ему на плечо. Бартелеми заметил в толпе женщину с суровым лицом, девушку, похожую на ангела, и молодого ученика, стоявшего за спиной Ваи-Каи на вершине холма.

—Если ты не простишь себя, —ответил Учитель, —никто за тебя этого не сделает. Настоящее не судит, судит прошлое: накладываясь на будущее, оно вызывает желания, мы разочаровываемся и судим. Забудь обо всем, что может отвлечь тебя от мгновения, которое ты сейчас проживаешь.

—Но как? Как, объясните? Я —лжец... Убийца...Я убил... убил мою семью...

Ваи-Каи оглянулся вокруг, изображая изумление.

—Я не вижу ни лжеца, ни убийцы. Сейчас не вижу. Передо мной убитый горем человек, впавший в отчаяние от мысли о потере любимой женщины.

Лицо Духовного Учителя осветила детская улыбка.

В голове Бартелеми мелькнула нелепая, почти дикая —учитывая обстоятельства —мысль: у него кожа того же цвета, что у Ваи-Каи, того самого глубокого смуглого цвета, за который многие белые готовы душу продать, часами пролеживая на пляже под безжалостными лучами убийственного солнца.

—Дом всех законов услышал меня, —снова заговорил Ваи-Каи. —Успокойся —женщина, которую ты любишь, не умрет.

Йенн не мог отвести глаз от простершегося у ног Ваи-Каи смуглого юноши. Его искаженное горем лицо было совсем детским. Этот человек только что прилюдно признался в убийстве всей своей семьи —преступлении столь чудовищном, что в него было трудно, почти невозможно поверить. Йенн почему-то ждал, что Духовный Учитель отшатнется, разъединит себя и этого компрометирующего всех их и саму идею нового кочевничества ученика. Произошло страшное: Ваи-Каи присел на корточки, положил руку на плечо кающемуся и заговорил с ним так мягко и нежно, как никогда не говорил даже с близкими.

Йенн ощутил досаду: понимал, что это недостойное чувство, но поделать с собой ничего не мог. Это напоминало ситуацию, когда учитель в классе хвалит лентяя, забывая лучшего ученика. Йенн мог сколько угодно пришоряться —он действительно считал себя лучшим учеником и ждал, что его вознаградят. Он на что-то надеялся, устремлялся вперед и вдаль, такое поведение отдаляло его от настоящего момента и, следовательно, от совершенства, на которое он претендовал, но традиционный способ мышления, как заезженная пластинка, отбрасывал его назад, в ловушку привычных суждений, собственных комплексов, недостатков и возможностей.

Какая-то часть его существа управлялась прошлым —точно так же большинство людей не может отказаться от того, чем владеет. Йенн не мог принять и понять того факта, что Ваи-Каи смотрит на молодого убийцу с той же — если не с большей! —любовью, что на самых близких учеников. В данных конкретных обстоятельствах Йенн хотел бы, чтобы Учитель сделал выбор, отдал предпочтение, установил иерархию.

Ты готов отказаться от всего этого?

Уходя с холма, Мириам нацарапала ему на клочке бумаги адрес и номер телефона.

—Я по-прежнему люблю тебя, Йенн, и мы с ним, —она указала на свой живот, —будем ждать, сколько понадобится.

Им не хотелось расставаться —прощальный поцелуй был страстным, как в первые дни романа. Йенн пока не был готов принести жертву, поделиться сокровищем, которое скопил, живя в тени Духовного Учителя. Йенн все еще оставался тем самым отличником, увенчанным лаврами победителя, который жаждет видеть остальныхучеников жалкими посредственностями.

Казалось, что Учитель совершенно безразличен к телам, неподвижно лежащим на тротуаре вдоль всей улицы. Все его внимание было приковано к молодому человеку, который смотрел на него с тоской и безграничной надеждой. Солнце сияло в высоком ярко-синем небе, теплый ветер разносил по округе адскую смесь запахов —дымящийся асфальт, соль, кровь, душистые травы, мазут. Вдалеке, между ржавыми крышами доков, пароходными трубами и портовыми кранами, блестело море. На заднем плане серое кружево города дымкой опускалось на холмы, поросшие порыжевшей от жары травой. Стояла середина января, но воздух разогрелся до двадцати пяти градусов. Специалисты, занимающиеся проблемой глобального потепления, предсказывали, что до середины июня на территорию Восточной Европы обрушится череда торнадо, призывая население к полной боевой готовности. В случае опасности людям советовали закрывать окна и двери деревянными щитами, при первых же порывах ветра спускаться в подвал, на худой конец ложиться на пол или на другую твердую поверхность, под стол, не дотрагиваться до электропроводки, не разжигать огонь в непосредственной близости от газопроводов...

Ученики, еще не до конца оправившиеся от шока, расходились по обочинам дороги, чтобы заняться ранеными, —их было больше сотни, глухие стоны людей разносились в тишине тихой мольбой о помощи.

Ваи-Каи в сопровождении мадам Гандуа, Пьеретты и Йенна уже вошли на территорию кемпинга, когда на учеников напали. Рев моторов, скрежет металла, крики и вопли прервали их разговор с хозяином, жизнерадостным пятидесятилетним крепышом, и несколькими организаторами встречи. Духовный Учитель бегом кинулся к воротам и с ходу врезался в толпу обезумевших от страха учеников, разбегавшихся в разные стороны. Нападавшие уже запрыгивали в машины, исчезая с поля боя в клубах пыли и запахе горящей резины. Через несколько мгновений к Ваи-Каи присоединились Йенн и остальные. Он шел между ранеными, напряженно вглядываясь в лица, словно что-то искал, и вдруг остановился рядом с молодым индусом, в отчаянии застывшим рядом с окровавленным телом женщины.

—Любовь, —сказал Ваи-Каи, —искренняя, настоящая любовь обладает огромной силой, она способна залечивать раны в живой ткани бытия. Любовь —главная сила Творения, бесконечно более могущественная, чем все главные силы, вместе взятые, что поддерживают целостность Вселенной. Тобою руководит сейчас именно любовь, она вернет эту женщину к жизни, она воскресит всех мужчин и женщин, которые лежат здесь, израненные и униженные. Сейчас. Произнеся эти слова, он схватил молодого человека за руку и помог ему встать. Вокруг установилась полная тишина, поглотившая завывания ветра, городской шум и стоны раненых. Застывший в неподвижности воздух прорезала невидимая бесконечная молния.

Позже, вспоминая тот день, Йенн понимал, что каждый из бывших тогда в Марселе людей наверняка описал бы случившиеся по-своему, в соответствии с собственными ощущениями, эмоциями, чувствами и верованиями.

Некоторые вспомнят Бога, другие —космический разум, кто-то заговорит о вмешательстве сверхъестественных сил. Он же прочувствовал случившееся как волну бесконечной любви. За секунду, нет, за долю секунды —но можно ли вместить такой огромный опыт в столь бесконечно малый отрезок времени? —его затопило чистое блаженство, океан высшего счастья, и привычные ощущения —наслаждение, возбуждение, удовольствие —показались ему тем, чем и были в действительности: ничтожным отблеском, безголосым эхом.