Черные кувшинки - Мишель Бюсси

Тело Стефани на миг напряглось, но тут же расслабилось. Жак поцеловал жену в шею и прошептал:

— Мы все начнем сначала, красавица моя. Завтра возьмем нового щенка. Это поможет тебе забыть. Я ведь тебя знаю. И ты придумаешь ему имя.

Мокрое полотенце соскользнуло на пол. Жак уложил жену в постель. Стефани не сопротивлялась.

Она все поняла. Она отказалась от борьбы. Судьба сама решила за нее. Она знала, что ее ждут долгие годы безрадостной жизни, похожие один на другой, что она так и состарится в этой клетке, рядом с заботливым мужем, которого не любит. Постепенно даже память о попытке бегства сотрется и исчезнет.

Стефани закрыла глаза — это была последняя форма сопротивления, на какую у нее еще оставались силы. Из радиоприемника звучали последние гитарные аккорды, заглушаемые хриплым голосом Жака.

Если бы можно было еще и уши заткнуть.

Музыкальная программа закончилась, передавали прогноз погоды. Завтра будет тепло, даже жарко. Поздравляем с именинами всех Диан. Восход солнца — в пять сорок девять. Световой день увеличился еще на несколько минут. Это был прогноз погоды на завтра, девятое июня тысяча девятьсот шестьдесят третьего года.

Я встряхнулась. Этак я сгорю на солнце! Сколько я тут простояла, на обочине шоссе Руа, погрузившись в воспоминания? Полоумная старуха.

Надо двигаться. Надо поставить точку. Этой истории не хватает последней детали — слова «конец».

А история получилась занятная, правда? Надеюсь, вы оценили хеппи-энд.

Они поженились и даже не развелись, а детей у них не было.

Он прожил счастливую жизнь.

Она внушила себе, что счастлива. Человек ко всему привыкает.

Времени привыкнуть ей хватило с избытком. Почти пятьдесят лет. С 1963 года по 2010-й. Время целой жизни…

Я решила пройтись еще немного по шоссе Руа и двинулась в сторону мельницы. По мосту перешла через ручей и остановилась перед воротами. Почтовый ящик ломился от обещающей немыслимые скидки рекламы ближайшего гипермаркета, в котором я ни разу не была. Проклятье. Я бросила этот бумажный мусор в помойный контейнер, который специально для этой цели поставила у ворот. И выругалась вслух.

В куче рекламных листовок мелькнул конверт. Чуть не проглядела письмо. Адресовано мне. Я прочитала обратный адрес: «Вернон, улица Бурбон-Пантьевр, 13. Доктор Берже».

Доктор Берже…

Этому стервятнику хватит наглости прислать мне дополнительный счет, чтобы стрясти со старухи еще немножко денежек. Я прикинула на глаз размеры конверта. Не исключено, впрочем, что он выражает мне соболезнования, правда, с запозданием. В конце концов он один из последних, кто видел моего мужа живым. Это было… тринадцать дней назад.

Непослушными пальцами я надорвала конверт. В нем лежала светло-серая картонная карточка с черным крестом в левом углу.

Берже накарябал на карточке несколько слов.

Я нервно теребила пальцами картонку. Сам собой вспомнился последний визит доктора Берже. Это было тринадцать дней назад. Вечность назад. В другой жизни. Прошлое снова всплыло передо мной.

Все покачнулось 13 мая 2010 года, когда умирающий старик во всем мне признался.

Его рассказ занял не больше часа. Час на то, чтобы выслушать. Тринадцать дней, чтобы все вспомнить.

Я боролась с желанием порвать карточку на мелкие кусочки. Прежде чем углубиться в лабиринты памяти, я еще раз посмотрела на конверт.

Прочитала адрес. Свой адрес.

Я ждала в гостиной мельницы «Шеневьер». Врач находился в соседней комнате, с Жаком. Я срочно вызвала его около четырех утра. Жак корчился от боли. Сердце у него билось с перебоями, как мотор в машине с опустевшим бензобаком — он еще какое-то время кашляет и чихает, прежде чем остановиться. Я включила свет и посмотрела на его руки — они были белые, со светло-голубыми линиями вен. Доктор Берже приехал через несколько минут. Вообще-то, кабинет у него в Верноне, на улице Бурбон-Пантьевр, но не так давно он купил неподалеку от Живерни, на берегу Сены, очень красивый загородный дом.

Доктор Берже вышел из спальни примерно через полчаса. Я сидела на стуле. Ничего не делала, просто ждала. Доктор Берже — человек прямой, он не любит ходить вокруг да около. Между нами говоря, редкая сволочь — за счет местных стариков, которых обдирает как липку, пристроил к дому веранду и вырыл во дворе бассейн, — но в откровенности ему не откажешь, а я высоко ценю людей, не боящихся резать в глаза правду-матку. Потому-то его у нас и признали. Семейный врач все равно нужен, а он или кто другой — какая разница?

— Это конец. Жак все понимает. Ему осталось… от силы несколько дней. Я сделал ему внутривенный укол, на пару часов он почувствует себя лучше. Я позвонил в Вернон, в больницу. У них есть свободная палата, сейчас они пришлют за ним машину.

Он взял свой кожаный саквояж и, чуть поколебавшись, добавил:

— Он… просил вас зайти. Я хотел вколоть ему снотворное, чтобы он поспал, но он отказался. Сказал, ему надо с вами поговорить.

Наверное, я выглядела удивленной. Скорее удивленной, чем подавленной. Берже счел нужным спросить:

— А вы-то как себя чувствуете? Справитесь? Может, выписать вам что-нибудь?

— Нет, спасибо, ничего не надо.

Мне не терпелось, чтобы он ушел. Он еще раз окинул взглядом скудно освещенную комнату и удалился. На пороге еще раз обернулся. На его лице читалась почти искренняя печаль. Еще бы, потерять такого хорошего клиента…

— Мне очень жаль, Стефани. Мужайтесь.

Я медленно пошла в спальню Жака, даже не подозревая, что мне предстоит выслушать его исповедь. И после стольких лет узнать наконец правду.

На самом деле история оказалась совсем простой, проще некуда.

Один убийца, один мотив, одно место преступления, горстка свидетелей.