Последняя из рода Тюдор - Филиппа Грегори

– Здесь это называют фальшивым браком.

Я улыбаюсь ему, желая, чтобы и сэр Эдуард увидел всю горькую иронию.

– Справедливый предстоит допрос, верно?

Он опускает голову.

– Вашего мужа тоже вызывают, – негромко добавляет он. – Только отправитесь вы по отдельности и не увидите друг друга.

– Передайте, что я люблю его, – прошу я. – И скажите, что я никогда не отрекусь от него, от нашей любви и нашего сына.

– Вашей любви, говорите? – переспрашивает сэр Эдуар.

– От моей любви и нашего брака, – устало добавляю я. – Никто не заставит меня отрицать правду.

* * *

Мэтью Паркер, удостоенный чести получить звание архиепископа Кентерберийского в награду за то, что стал одним из немногих священнослужителей, решившихся поддержать Елизавету, был среди тех, кто возвел на трон мою сестру Джейн, но я не жду, что он отнесется ко мне одобрительно, пренебрегая мнением королевы. Он женился, как только священников освободили от обетов безбрачия, однако сомневаюсь, что Паркер встанет на защиту моего брака. Он был назначен Елизаветой и не подведет ее. В архиепископском Ламбетском дворце я получу не более справедливое отношение, чем на Тайном совете.

А вот жители Лондона на моей стороне. Когда баржа вырывается из ворот, закручивая потоки темной воды, и идет вверх по течению, я вижу людей, которые замирают у берегов и присматриваются к судну. Поверх холодных серых вод до меня доносятся их едва слышные крики.

Для встречи с архиепископом было специально выбрано такое время, чтобы избежать огласки, но нас подгоняет прилив, баржа плывет быстро, с ледяным ветерком, и весть о том, что леди Катерина, молодая жена красавца Неда Сеймура, наконец-то вышла из Тауэра и едет в Ламбет, распространяется еще скорее. Когда гребцы выносят весла плашмя, чтобы поравняться с причалом у дворца, все на коноводном судне толпятся у ближайшего к моей барже борта, а с берега и пристани меня встречают радостными криками.

Я встаю, чтобы меня было видно, и машу рукой.

– Миледи, прошу сюда, – нервно говорит мне управляющий дворцом архиепископа, но он не может запретить мне улыбаться толпе и выражать признательность за их приветствия.

– Ничего не бойтесь! – кричит кто-то.

– Благослови Господь вас и вашего крепкого малыша!

– Боже, храни королеву! – вступает еще кто-то, не сообщая, кого конкретно имеет в виду.

Взмахом руки я словно забираю эти слова с собой и захожу в мрачную арку дворца так медленно, чтобы все понимали – я пленница, идущая на допрос, я молода, мне всего двадцать один год, и я красива. Я всегда была и останусь законной наследницей королевы Англии, сестрой праведной королевы Джейн, и теперь все начинают считать меня таковой.

Я знала архиепископа Паркера, когда он был всего лишь капелланом при Джоне Дадли, свекре Джейн. Он регулярно встречался с другими реформистами, чтобы обсудить теологию, а Джейн переписывалась с ними. Полагаю, он никогда и не замечал меня. Я была совершенно неважной младшей сестрой, однако я помню его при дворе Джейн, когда ее возвели на трон, помню, как быстро он перекинулся от протестантской королевы к католической – несмотря на все свои обещания. Тогда я была не высокого мнения о нем как о наставнике и теперь не особо ценю его, как архиепископа.

Ему хватает наглости заставить меня ждать в кабинете, а когда он все-таки появляется, с Паркером заходит темнолицый писарь, который садится за стол, не спросив моего разрешения, и обмакивает кончик пера в чернильнице, готовый записать все, что я скажу.

Не заметь я, что за мной прислали простенькую баржу, не соответствующую моему статусу, не обрати я внимание на холодную приемную и равнодушное приветствие от человека, некогда считавшегося другом и единоверцем моей сестры, я бы по одному наклону пера писаря поняла бы, что это не беседа между духовным наставником и молодой женщиной, имевшей неосторожность рассердить вздорную королеву. Это допрос, и архиепископ точно знает, какого доклада от него ждут. Правда, он еще не знает, что я ни за что не отрекусь от моего честного брака и любимого мужчины, не позволю объявить мое дитя, виконта, внебрачным ребенком Неда Сеймура.

Архиепископ Паркер бросает на меня серьезный взгляд.

– Лучше расскажи мне все об этом фальшивом браке, – добрым тоном обращается он. – Покайся, дитя мое.

Я делаю вдох перед тем, как ответить, и вижу, что на его лице мелькает надежда. Если он вернется к Елизавете и доложит ей, что я признала себя незамужней, она будет довольна его работой и продолжит игнорировать полускрытое присутствие верной супруги архиепископа, хотя королеве ненавистна идея женатых священников. Если он сообщит ей, что в Тауэре находится всего лишь маленький нездоровый бастард, значит, Елизавете не надо спешить с замужеством и беременностью. Если заверит ее, что у протестантов нет сына и наследника, королева сможет сказать королеве Шотландии, что будущее английского трона еще не решено, и будет дразнить Марию надеждой на мирный договор и престол.

– Покаюсь, – мило отвечаю я, и писарь макает перо в чернила, громко дыша. – Хотя полагаю, милорд, вы соглашались с моей сестрой Джейн в том, что беспокойной душе следует обращаться напрямую к Господу? – Сделав паузу, чтобы мои слова записали, я продолжаю: – Как бы то ни было, я признаю, что полюбила юношу благородного происхождения и наши матери знали о нашей любви и намерении пожениться. Они собирались просить разрешения у королевы, но моя мама умерла. Признаю, мы обручились при свидетеле и также сочетались браком при свидетеле и священнике, но без позволения королевы. Признаю, мы делили ложе как супруги. Признаю, что у нас родился красивый мальчик, рыжеволосый и своенравный, как все Тюдоры. Признаю, что не понимаю, почему меня держат в заключении и почему вызвали каяться перед вами.

Начавшийся вот так оживленно, допрос продолжается весь день, писарь марает страницу за страницей, пока архиепископ спрашивает у меня все то, о чем я уже много раз говорила. В наших поступках явно нет ничего незаконного. Они надеются лишь на то, что я сломаюсь и совру ради свободы. К концу дня архиепископ выглядит бледным и уставшим, я же вся румяная от ярости. Он требует от меня лжи под присягой – я отказываюсь. Более того, я презираю Паркера за попытку силой заставить меня, недавно пережившую роды молодую женщину, назвать моего ребенка бастардом, а мужа – подлецом.

– На сегодня все. Мне нужно молиться, вам же, мадам, задуматься о своем упрямстве, – нерешительно говорит он.

Я киваю ему, будто разрешая уйти, и поворачиваюсь в сторону выхода.

– Да, молитесь, – советую я архиепископу.

– Жду вас снова послезавтра и надеюсь, что вы расскажете, как все было на самом деле, – добавляет он.

Я замираю у двери, которую держит для меня открытой страж, – он прекрасно все слышит и может передать мои слова всему Лондону, если пожелает.