Письма, несущие смерть - Бентли Литтл

Вряд ли созданное моим воображением мерзкое, изнеженное существо с незаурядным писательским талантом. То, что обитало в этом доме, было гораздо необычнее и ужаснее. Я вспомнил марку из ада, горящие расчлененные тела и понял свою ошибку. Верховный способен на гораздо большее, чем сочинение писем. Он может разорвать меня на части. Он может подвергнуть меня немыслимым пыткам. Он может с наслаждением сделать со мной что угодно.

Так почему он до сих пор этого не сделал?

Кажется, сейчас я это выясню.

Несмотря на дикий страх, я продолжал идти вперед, утешая себя тем, что, если придется бежать, смогу разрезать своими ножницами такие тонкие на вид стены.

И здесь внутри было темно, хотя я вполне мог все видеть. Дневной свет проникал сквозь тонкие стены, и, похоже, наверху был еще какой-то источник света. Я оказался то ли в холле, то ли в коридоре, таком узком, что я едва мог в него протиснуться, и таком высоком, что потолок терялся в полумраке. Я вытянул руку, коснулся пальцами стены. Действительно бумажная, но гораздо прочнее, чем я ожидал, как будто какой-то алхимик превратил бумагу обратно в дерево.

Я прошел по коридору и открыл дверь в дальнем конце.

И увидел ЕГО.

Верховного Писателя Писем.

Огромный, как я и предполагал. Раза в два выше обычного человека и необычайно худой, не тощий, но жилистый, со множеством рук, как у одного из индуистских богов. Одетый в жилет из отрезанных языков. Я вспомнил Писателей Писем в том адском секретариате, мировых лидеров с отрезанными языками, строчащих письмо за письмом.

Штаны, или юбка, или черт знает что, прикрывавшее нижнюю половину его тела, было сшито из отрубленных человеческих рук, рук, которыми, как я предположил, когда-то писали или печатали его поверженные враги. Он был похож на хорошо сохранившуюся, освобожденную от бинтов мумию. И еще я увидел раздвоенные копыта.

Но самое жуткое — его морда. Если мне суждено выжить, именно она будет преследовать меня в моих кошмарах. Из-под копны черных, как у тряпичной куклы, волос сверкали дикие, безумные глаза, один — широко раскрытый и огромный, второй — подозрительно прищуренный. Как будто умственно отсталый ребенок собрал Мистера Картофельную Голову из частей, украденных с колдовской кухни. Безносый, с огромной пастью, застывшей в широкой ухмылке, с торчащими из челюстей длинными острыми предметами, которые я не сразу сумел опознать…

Перья!

Вместо зубов у него были перья для письма.

Я не знал, что он такое или как был сделан, был ли он вечным или созданным, как чудовище Франкенштейна, или каким-то образом восстал из коллективного подсознания многих поколений Писателей Писем. Не Бог создал человека, утверждали многие философы; человек создал Бога. Возможно, мы создали его.

Однако, откуда бы он ни взялся, он был реальным, он находился передо мной, и мне некуда было деваться: я должен был с ним схлестнуться прямо сейчас.

Просторное помещение одновременно походило и на тронный зал, и на кабинет, и… черт знает на что. Единственный предмет обстановки — огромное каменное кресло с изысканной резьбой на небольшом возвышении. В кресле сидел он и смотрел прямо на меня. По обе стороны от него громоздились бумаги, канцелярские принадлежности и конверты. Пол завален грудами газет и журналов, словно разодранных зверем-великаном. На полках, вдоль всего помещения стояли сотни телевизоров и радиоприемников, принимавших программы со всех концов света и орущих на полную громкость на самых разных языках.

Я не знал, что говорить, что делать, не представлял, смогу ли перекричать эту какофонию. Я мысленно отрепетировал множество заявлений, но позабыл обо всем, столкнувшись с этим неописуемым ужасом.

Верховный словно прочитал мои мысли и сделал первый ход. Не сводя с меня безумного огромного глаза и подозрительно прищуренного и в то же время будто зыркающего по сторонам второго, он выхватил из кучи разлинованный лист бумаги, на котором, словно по волшебству, появился текст. Многочисленные руки задвигались, задергались, сложили лист, вложили его в конверт, наклеили марку и бросили в мою сторону. Конверт приземлился прямо на мои раскрытые ладони, и почти в то же мгновение на него плюхнулась стопочка бумаги, коробка конвертов и упаковка шариковых ручек.

Мы не будем разговаривать, понял я. Мы будем переписываться.

Наилучший способ общения для нас обоих.

Я сжал коленями бумагу, конверты и ручки и собрался было раскрыть брошенное им письмо… но замер, вспомнив странные вихри символов, заманившие меня сюда. Ну уж нет. Я даже не взгляну на его писанину. Невозможно представить, что может со мной случиться, если его каракули снова загипнотизируют меня. Несмотря на свой страх, я встретился с ним взглядом и отрицательно покачал головой. Я выпустил конверт; он упал на пол и исчез среди разодранных газет.

Шум, похожий на шипение кошки, но такой громкий, что заглушил все теле- и радиоприемники, вырвался из его утыканной перьями пасти. Пол подо мной заурчал, словно огромный желудок. Стены осиного гнезда содрогнулись, зашелестели. Взгляд жутких глаз сосредоточился на мне. Я содрогнулся от его ярости, решил, что он разделается со мной одним ударом.

Он не убил меня.

Нет, он просто схватил еще один лист бумаги. Сотворил еще одно послание, сложил, запечатал и бросил мне.

Я попятился и разжал колени. Его письмо упало на пол вместе со всеми канцелярскими принадлежностями, что он выделил мне.

Ну, теперь мне точно конец.

Да ведь я испытываю его! — понял я. И вместе с этим осознал, что не умру. Он не убьет меня.

Он не может убить меня.

И еще я вспомнил, что говорили мне Писатели Писем.

Вы были здесь врагом номер один, сказал Хемингуэй. Они из кожи вон лезли, пытаясь перещеголять вас. Посылали груды писем, чтобы перебить вашу корреспонденцию.

Только ничего не могли поделать, добавила Вирджиния.

Вы очень могущественны. Джеймс Болдуин.

Такие писатели, как ты, появляются один на поколение. Стэн. И понимает это Верховный или нет, ты можешь все.

Это может показаться нелепым или смехотворным, но во мне действительно было что-то необычное. Я не знал, что именно, я не знал почему, однако я верил в то, что я другой.

Верховный снова зашипел и поднялся во весь свой огромный рост. Его руки снова задергались, гигантская пасть разинулась, отгрызая одну страницу за другой и создавая на них послания. На меня посыпались конверты: сверху, снизу, со всех сторон.

Я инстинктивно выхватил из-за пояса ножницы и начал кромсать письма, не читая. Вскоре я, как искусный фехтовальщик, пронзал письма прямо на лету. Я демонстрировал совершенно не свойственные мне проворство и координацию, и моя ловкость оказалась таким же сюрпризом для меня, как, видимо, и для него.