Окно в Полночь - Дарья Гущина

— Вы одну из бабушкиных историй закончили, да? — уточнила сосредоточенно. — И вы… летописец? — тот самый, похоже, про которого Владлен Матвеевич говорил, единственный в группе. — И…

— Умница, — дядя Боря улыбнулся. — Да, поделилась Евдокия идейкой и набросками — из жалости. Я просил ещё, но получил отказ. Думай сам, — так она сказала, — пиши своё, — и улыбка снова сменилась оскалом. — Но я всегда шёл своей дорогой. И запомнил, чему меня научили. Ключ, дочка, нужен, чтобы открывать порталы и сущностей выманивать да контролировать. А чтобы переписать жизнь здешнего — даже если в нём сущность-охранник, — ключ не нужен. Ясно, что без него труднее, — и вздохнул тяжко, жалобно. — Но нет ничего невозможного, если есть четкая цель. И ещё одно. Прадед твой… жизнь мне спас своим ученьем. Хочешь — верь, а хочешь — нет, но с Дусей такого… я не хотел. Мне всего лишь нужны были её записи и мой ключ. А Евдокия была очень плодовитой. Самой плодовитой из всех, кого я когда-либо встречал. После неё — только Серафима, но и с ней… не сложилось, — и опять вздох, полный вселенской тоски.

Щёлк. Пазл сложился. И Валик, и Алька, и «переписанные» бабушкины знакомые, были просто… ключами, причём даже не ко мне, а к квартире. В которой (где-то) полным-полно незаконченных бабушкиных историй. И он, похоже, так и не понял — ни на бабушкином примере, ни на примере Серафимы Ильиничны, — чем чревато его вмешательство, раз взялся за старое. Или понял, но не придел эффекту «редактуры» значения. Не понял, что сводит с ума и сам лишает себя шанса добраться до записей и получить вожделенный ключ.

— Но она умерла, а в квартиру путь был закрыт, — резюмировала я, морщась и отгоняя ладонью дым. — И что дальше? Как вас Владлен Матвеевич не опознал, если вы столько лет рядом жили? Вы ведь знакомы?

— Конечно, — подтвердил кивком. — Но он же… такой же, как Кеша. С головой перестал дружить после случая с Симой, — и неожиданно хихикнул, поведав: — Он меня не узнал, дочка, представляешь? Мы случайно столкнулись на улице, а он меня даже не узнал! И ничего не понял. И тогда я решил рискнуть и поселиться рядом с тобой.

Ой, не верю. Единственный летописец среди всех обучающихся, который хорошо знал и бабушку, и её знакомых, — тут даже я бы поняла, что к чему. Что-то мутит двоюродный дед, что-то задумал, если столько лет ждал и терпел под боком… угрозу семейной реликвии. И… не нравится мне это. Подозрительно… и отчего-то страшно.

— И вот я жил рядышком и ждал, — дядя Боря встал, потянулся довольно и прошёлся по кухне. — Ждал нового писца. И появилась ты. И, знаешь, я так привык к тебе, даже понадеялся, что не ты… Жаль, дочка. Не хотел тебе вредить… Честно, не хотел, — и посмотрел так искренне и простодушно.

И я, конечно же, «поверила». Улыбнулась в ответ наивно и уточнила:

— Жаль? А нападения зачем? Изменения жизни зачем?

— Этим, — и дядя Боря кивнул на дверной проём, — нападать не велел. Мне нужна была твоя реакция — увидишь сущности или нет. Но, идиоты, решили поиграться… Прибил бы, да нужны пока. А парень твой — источник информации. Через его память и установил с тобой связь, но человеком он сопротивлялся… А измененным сначала врал, потом сорвался… — и посмотрел виновато: — А на его замену ты не клюнула, увы… Зато со вторым получится, вот увидишь, — пообещал довольно и потянулся. — Второй всё из тебя выпытать настроенный, до мелочей. И записи получу, и ты подсобишь. С ключом, — и подмигнул.

— То есть? — я сразу насторожилась.

— Здесь, — дядя Боря кивнул на заваленный записями подоконник и обвёл руками кухню, — вся моя жизнь. Все опыты, все пробы и ошибки, все эксперименты над чужими охранниками и судьбами. Ты умничка, разберёшься. И ты летописец — это я понял совсем недавно. И ты чуть-чуть дополнишь мою жизнь. Прошлую жизнь. Дашь мне ключ. Сами себя мы переписывать не можем, к сожалению… Но ты сможешь. А потом отдашь мне черновики Евдокии — все отдашь. А я… верну тебе то, что ты сейчас теряешь, — и снова подмигнул. — И мы разойдемся полюбовно, добрыми друзьями, да, дочка? И… ты чай-то пей-пей… Ночь впереди долгая.

Утомил он меня и с этим чаем, и с «дочкой»… Я глянула искоса на его довольную морду лица и решила про сестру ничего не говорить. Если он ещё не понял, что Алька сорвалась с крючка… есть время придумать, как вывернуться.

— Зачем столько сложностей? Вы ведь просто могли… попросить. Видели же, что я меняюсь, что инициация начата… Я бы помогла.

Сосед фыркнул презрительно и так на меня глянул… Я бы попятилась, но вовремя вспомнила про шаткий насест. Только сжалась внутренне и тоже фыркнула. Про себя. Ну да, один раз мы попросили — больше нет, и ни за что, и никогда. Но если бы не методы, я бы прониклась — и целью, и стремлением, и настырностью. Если бы не методы и их результаты…

— И что дальше? — я поёрзала на табуретке, накинула на голову капюшон и сунула в карманы замерзшие руки. — Неужели думаете, что я вам помогу? Да желание бы было — не смогла бы. Бабушка с записями… что-то сделала. Они спрятаны в квартире. И так спрятаны… — я на секунду запнулась под холодным взглядом и поёжилась: — Они появляются, когда нужно им, а не мне.

— Ну и ладно, — дядя Боря привычно уже улыбнулся, вернее, оскалился. — Думал тихо всё сделать, но коли так нескладно… Пойдём другим путём, — и перегнулся через стол, глядя на меня не мигая: — Ключ, дочка. Ключ — это хранилище коллективной памяти всех писцов рода. И он расскажет больше жалких бумажек. И быстрее. При слиянии его память становится открытой книгой. И ты закончишь инициацию. Здесь и сейчас. А потом дашь мне ключ.

Помолчал, вздохнул пафосно и добавил с сожалением:

— Конечно, придётся пожертвовать умением управлять сущностями — оно есть у всех неинициированных писцов… Но ключ этого делать не позволит, как не позволит и на поводках при себе держать. Но я готов. Хватит и того, что к месту их привязывать нам дозволено. Да, я готов.

Он говорил спокойно, доброжелательно, простодушно и откровенно, и оттого мне становилось не по себе. И мысленно я снова поблагодарила Валика — за то, что прицепился, за то, что не позволил выбрать, за то… За всё. И главное — за время. Которого с инициацией у меня бы не было.

— С чего вы взяли, что я вам помогу? — я подняла брови.

— Ты добрая девочка, Василиса, — сосед выразительно посмотрел на стену, за которой предположительно обреталась Маргарита Сергеевна. — Ты очень добрая девочка.

Сердце замерло, пропуская удар, в ушах зашумело, и я до боли сжала кулаки. Да как он смеет, скотина… Злость поднялась стремительной волной, и «заморозка» потекла ручьями. Мало издевался — и сына отнял, и до сумасшествия довел своими «опытами», — так ещё и смертью грозит… Ладно. Очень хотелось сделать что-нибудь глупое — или по морде дать, или дёру, но… Спокойствие, только спокойствие.

— Вы мне льстите, — буркнула в шарф. — И прекратить мучения бедной женщины будет очень гуманно.

Дядя Боря уставился на меня недоверчиво. Да, неожиданно. А я решила, что с меня хватит. По-тихому хотел всё сделать, потому что семейства моего боялся да наших сущностей? И правильно боялся.