Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак

Ольгу приговорили к максимальному, восьмилетнему сроку заключения, Ирину – к трем годам. Их обеих сослали[635] в исправительно-трудовой лагерь 385/14 в Тайшете, почти в 5000 км от Москвы. Там, в Иркутской области в Восточной Сибири, ветра настолько сильны, что приходится идти, повернувшись к ним спиной.

«Начинается длинное, страшное путешествие в Сибирь, с мучительными остановками и ночевками в камерах для транзитных заключенных. Стоят январские морозы. На Ирке синее демисезонное пальто, из василькового английского букле. У нее было глупое пристрастие все укорачивать по моде, а у меня ноет сердце. Руки ее выпирают из рукавов…»

Через месяц после начала отбывания срока Тайшетский лагерь был закрыт, и Ольгу и Ирину снова переводят за тысячи километров, через весь Советский Союз – в Потьму. В хрущевские годы, когда гигантские лагерные комплексы Сибири и Крайнего Севера сворачивались, мордовские колонии стали главным центром содержания «политических» заключенных. Ольга, конечно, уже была знакома с адом Потьмы; Ирина до некоторой степени тоже – по рассказам матери и открыткам Бориса – «с осени 1950 года», когда в их жизнь «прочно вошла маленькая поволжская республика» Мордовия. Неясно было, послали двух женщин в Сибирь из-за хаоса, царившего тогда в лагерной системе, или это была очередная садистская шутка режима.

«До сих пор без внутренней дрожи[636] не могу вспомнить, как ночью в Тайшете мы шли пешком при двадцатиградусном морозе в лагерь, – писала Ольга. – Стояла неподвижная, серебряная и лунная сибирская ночь, ночь с голубыми низкорослыми тенями от молодых сибирских сосен. По обочинам дороги нежились под призрачным светом разлапистые и под луной неправдоподобно огромные поседелые северные ели.

Саней на станцию не выслали, конвоиры не согласились ждать, и мы в сопровождении двух призрачных теней с винтовками пустились в неведомый путь, спотыкаясь и ежась – мороз, возможно незначительный для аборигенов, нас, непривычных москвичей, пробирал до косточек».

В «Докторе Живаго» Пастернак мрачно пророчил, как поступят с Ольгой советские власти: «Однажды Лариса Федоровна ушла[637] из дому и больше не возвращалась. Видимо, ее арестовали в те дни на улице, и она умерла или пропала неизвестно где, забытая под каким-нибудь безымянным номером из впоследствии запропастившихся списков, в одном из неисчислимых общих или женских концлагерей севера».

Ольга провела в лагере три с половиной года – половину своего срока по приговору. Ее освободили в 1964 году, в возрасте 52 лет. Ирину выпустили на два года раньше – она тоже отбыла половину срока. Ольга писала Хрущеву из лагеря, прося о досрочном освобождении дочери и говоря, что Ирина «медленно умирает на ее глазах».[638]

По воспоминаниям Ирины, условия в Потьме были невыносимыми, невообразимыми. «Мы работали в полях морозной зимой и обжигающим, знойным летом. В одном бараке живет по шестьдесят женщин, вечно включено радио, пропаганда орет с шести утра до полуночи». Летом 1960 года Ирина собиралась выйти замуж за Жоржа Нива. Через несколько недель после смерти Пастернака назначили дату бракосочетания – через десять дней после окончания срока действия визы Жоржа. В продлении визы ему отказали, и он был вынужден покинуть Россию.

Жорж Нива вел энергичную кампанию за освобождение Ольги и Ирины из лагеря. Через одного друга он просил королеву Бельгии Елизавету, первой из королевских особ посетившую Советский Союз в 1958 году, обратиться непосредственно к Хрущеву. «Если бы Борис Пастернак,[639] которого я любил как отца, был еще жив, этого [заключения] не случилось бы», – писал он.

Ирина так и не вышла замуж за Жоржа, но они остались друзьями. В Потьме она познакомилась с будущим мужем, Вадимом Козовым, политическим диссидентом. Они ни разу не разговаривали в лагере, поскольку мужчины и женщины содержались отдельно, но видели друг друга издалека и начали обмен письмами через налаженную заключенными сеть тайной переписки. После освобождения их любовь расцвела. Ирина последние тридцать лет живет в Париже, у нее двое детей. «Франция помогла зарастить[640] многие раны, нанесенные Россией тридцать лет назад», – говорит она. Сын Ольги Митя умер в 2005 году.

Леонид Пастернак, сын Бориса и Зинаиды, скончался в возрасте 38 лет. Он перенес фатальный инфаркт, сидя в своей машине в районе Пресни, в центре Москвы, – умер почти в том же возрасте и почти на том самом месте, что и Юрий Живаго в движущемся трамвае в романе «Доктор Живаго». Жена Леонида Наташа говорила о «мистике» творения Бориса Пастернака: он словно «описал на каком-то подсознательном уровне смерть своего сына. Очень многое из того, что он писал, содержало великие знамения».

Ольга Ивинская умерла в Москве в 1995 году в возрасте 83 лет. Перед смертью она написала российскому президенту Борису Ельцину умоляющее письмо, прося вернуть ей все любовные письма Бориса и другие драгоценные документы, которые КГБ забрал из «избушки» после смерти Пастернака. Ее просьба не была удовлетворена.

Хрущев, который, отойдя от дел, нашел время прочесть «Доктора Живаго», говорил, что сожалеет о том, как обошелся с Пастернаком. Он признал, что имел возможность разрешить публикацию романа, но не стал этого делать. Он сожалел об этих ошибках и признавал, что решение запретить роман в России и заставить Бориса отказаться от Нобелевской премии «оставило скверный привкус[641] на долгое время. Люди подняли бурю протестов против Советского Союза за то, что Пастернаку не было позволено поехать за границу и получить эту премию».

В 1987 году Союз советских писателей посмертно восстановил членство Бориса – шаг, который легитимировал его творчество в Советском Союзе. Это позволило в 1988 году впервые опубликовать в России «Доктора Живаго». Сотни людей выстраивались в очереди у московских книжных магазинов, дожидаясь прихода партий книг.

9 декабря 1989 года Шведская академия пригласила старшего сына Пастернака, Евгения, и его жену в Стокгольм для вручения золотой медали Нобелевской премии по литературе за 1958 год – через 31 год после того, как Борис был вынужден от нее отказаться. Евгения обуревали эмоции, когда он выступил вперед, чтобы принять эту награду от имени отца.