Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924 - Ричард Пайпс

Отказ Советского государства от долгов ударил по Британии не так сильно, как по Франции, но все же она потеряла значительную сумму: Россия задолжала ей 629 миллионов фунтов, и более девяти десятых от нее было взято во время войны[128]. Надеясь, что долг будет со временем возвращен, Британия выказывала готовность на первых этапах удовлетвориться признанием Россией ответственности за него. К тому же появился новый источник забот: коммунистическая пропаганда, активно ведущаяся в промышленных центрах и на Ближнем Востоке. Ллойд Джордж и его Кабинет, очевидно, надеялись, что Москва, из благодарности за подразумеваемое в торговых соглашениях фактическое признание, приостановит эту недружественную деятельность.

С точки зрения Черчилля, подобные упования выглядели большой наивностью:

Предупреждения Черчилля пропали втуне, и 31 мая 1920 г. открылись торговые переговоры, Красин встретился с Ллойд Джорджем и его командой. Для советского руководства эта встреча означала исторический прорыв: впервые его эмиссара принял глава правительства великой державы179. Красин оказался таким очаровательным, его внешность и манеры настолько не совпадали с превалировавшим в Европе представлением о большевиках как дикарях, что некоторые из англичан выражали после встречи с ним сомнение, не подставное ли он лицо. Торгпред сообщил принимающей стороне, что вопрос о долгах будет урегулирован, как только восстановятся мир и полные дипломатические отношения между двумя странами. Помимо этого он настаивал, чтобы Британия воздержалась от оказания помощи Польше. По поводу же того, что особенно беспокоило Британию, а именно враждебной советской пропаганды, в том числе и на Ближнем Востоке, Красин обещал, что, если Лондон примет решение нормализовать отношения и прекратит дальнейшую помощь врагам Советской России (включая Врангеля, который все еще держался в Крыму), «она, со своей стороны, готова дать полные гарантии, что воздержится от участия в каких бы то ни было видах враждебной деятельности и от попустительства последней, не только на Востоке, но и в других местах»180.

Красин, очевидно, превысил данные ему полномочия, давая подобные обещания, — во всяком случае, британская разведка перехватила и расшифровала сердитый выговор Чичерина, в котором содержались резкие возражения против сделанных уступок, а также следующий совет от Ленина:

Вторжение Красной Армии в Польшу привело к временной приостановке переговоров и вызвало великое смятение в Лондоне: перспектива создания коммунистической Польши и возникновения у Германии и Советской России общей границы обеспокоила даже Ллойд Джорджа181. В июле 1920 г. Красин возвратился в Москву.

* * *

В Москве верили, что ключи к мировой революции находятся в Германии: ни в одной другой стране Коммунистический Интернационал не вел подрывной деятельности столь усердно, как там. Рабочим языком двух первых конгрессов Коминтерна был немецкий, а германским делегатам на них оказывались особые почести. Высшие представители власти, Зиновьев и Радек, направлялись для приветствия на съезды немецких социалистических партий и профсоюзов.

Основным препятствием к осуществлению планов Коминтерна в Германии являлась социал-демократическая партия (SPD). Именно социалистическое правительство подавило коммунистические мятежи зимой 1918–1919 гг. и затем в марте 1921 г. Немецкие социалисты хорошо знали большевиков по долгому сотрудничеству во Втором Интернационале и относились к ним с нескрываемым презрением. Большевики в ответ поливали лидеров этой партии подчеркнуто злобной клеветой.

Отношение СДПГ к большевистскому режиму было впервые сформулировано в вышедшей летом 1918 г. работе Карла Каутского «Диктатура пролетариата». Автор, лично знавший Маркса и Энгельса и являвшийся официальным держателем прав по распоряжению их наследием, высказывался исключительно авторитетно. В свое время он выступил против Первой мировой войны и основал радикальное крыло партии (USPD).

Он приветствовал октябрьский переворот. Однако большевистские методы управления были, по его мнению, абсолютно неприемлемы. Каутский обвинял большевиков в установлении однопартийной диктатуры, в том, что они называют советы высшей формой демократии, а на самом деле используют их для уничтожения народовластия. У этого режима не было, по его мнению, ничего общего с социализмом. Каутский отвергал и аналогию, которую российские коммунисты проводили между собой и Парижской коммуной:

В 1919 г. Каутский опубликовал вторую работу, содержавшую еще одну оценку советского эксперимента, «Терроризм и коммунизм»183. В ней он называет складывающийся в Советской России режим «Kasernensozialismus», казарменным социализмом.

Такой критики, исходящей от человека, признаваемого широкой общественностью наследником Маркса и Энгельса, большевистские лидеры проигнорировать не могли. Ленин, не желая или не умея анализировать аргументы Каутского, прибег к ругани. В написанном в конце 1918 г. ответе он называет немецкого социалиста «лакеем буржуазии» и «подлым ренегатом»184. Более рациональный ответ содержался в работе Троцкого, также озаглавленной «Терроризм и коммунизм»[130]. Признавая, что в Советской России установлена диктатура, он настаивает, что это — диктатура рабочего класса: подчиняясь принуждению, рабочий на самом деле слушается самого себя185. Маркс, заявляет он, никогда не превращал демократию в лозунг, никогда не ставил ее над классовой борьбой.