Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских

кафельный пол. Он о чём-то вяло переговаривался с дневальным по команде матросом Багровым, который наконец-то проснулся, слез с тумбочки, но был этим страшно недоволен. Вошедшего мичмана они не удостоили взглядом.

— Ну что? Начнём? — Арнольд Кузьмич приветливо подмигнул и протянул швабру. — Ну, кто смелый?

Смелых не нашлось. Багров, напевая что-то под нос, отошёл к окну, демонстративно отвернулся и, уставившись в абсолютно чёрное стекло, принялся там что-то усердно высматривать. Матюгин сделал последнюю долгую затяжку и, выпустив струю дыма в сторону мичмана, бросил бычок в забитый до краёв, наполненный жижей писсуар. Послышался быстрый «пшик». Матюгин криво зевнул, передёрнулся и с самым независимым видом направился к выходу.

— Э нет. Иди сюда! — крепко схватив за локоть, Арнольд Кузьмич резко подтянул его к себе. — Так, из-под какого ты хвоста, говоришь, выпал?

— …???

— Сколько, спрашиваю, отслужил, боец?

Опешивший Матюгин потянул было руку, пытаясь освободиться, но Арнольд Кузьмич сдавил локоть сильнее.

— Два года… — просипел Матюгин, морщась от боли. — Отпусти… те, больно же!

— А я двадцать лет! Тебя, боец, мама с папой ещё даже делать не начинали, когда я в свою первую автономку пошёл… Матросом… И служили мы тогда срочную не три года, как вы сейчас, а четыре! Ты ещё под стол ходил и пЫсал через калошу, а я уже таких, как ты, умников Родину любить учил! Так что кто у нас тут «годок»?

Арнольд Кузьмич сильнее сдавил локоть и ещё ближе подтянул Матюгина к себе.

— Полчаса на уборку даю! А будешь вы@бываться — швабру вот эту о голову сломаю, — тихо и зловеще проговорил мичман, дыша Матюгину прямо в лицо.

— Ты понял, боец?

— Вы, товарищ мичман, не имеете права мне указывать… — сипло заговорил Матюгин, морщась от боли и не оставляя попыток вырваться. — Я не вашей команды, не вашей БЧ, а то, что вы больше меня отслужили, так это не имеет никакого значения… Сейчас всё по другому. Идите вон, своими маслопупами командуйте. А я вам не…

Матюгин не успел закончить мысль. Неожиданно Арнольд Кузьмич оттолкнул его от себя. Рассекая со свистом воздух, швабра мелькнула, сделала дугу и с сухим треском разломилась о голову говорившего. Вторая половина её звонко запрыгала по кафельному полу и отлетела под ноги Багрову. Оторвавшись от сосредоточенного созерцания черноты в окне, тот обернулся и с опаской глянул на товарища мичмана.

— Я, Матюгин, не хочу тебя бить… непедагогично это, — поигрывая в руке половинкой швабры, Арнольд Кузьмич, улыбаясь, смотрел на растерянного, опасливо втянувшего голову в плечи Матюгина. Бережно ощупывая темечко, он то и дело подносил к глазам ладонь, высматривая, есть ли кровь.

— Не заставляй меня, боец, делать тебе плохо, — глаза мичмана лучились самой нежной и ласковой добротой, а в голосе слышалась почти отеческая забота. — А то ведь я сейчас и этот огрызок о твою башку сломаю… А может быть, ты хочешь по Уставу? — Взгляд мичмана сделался ещё добрее. — Хочешь, я сейчас старпома разбужу? Он поднимет команду, и мы устроим всенародное шоу: старшина второй статьи Матюгин, невзъ@бенный «годок», собственноручно гальюн драит! Я почему-то уверен, что после этого ты будешь пидорасить гальюны по три раза в день… до самого дембеля. Хочешь, устрою?

Матюгин, хотя и был слегка не в себе, в нём ещё бурлило негодование, и униженная гордость давала о себе знать, сообразив, что сейчас можно нарваться на ещё больший позор, отрицательно замотал головой.

— Ну вот и славненько… — просиял Арнольд Кузьмич.

Он взял Матюгина за локоть и бережно подвёл его к ближайшему писсуару:

— Ну что, боец, начинай… Сам… Пока никто не видит.

Матюгин в нерешительности затоптался.

— Что? Боишься ручки запачкать? Забыл, как это делается? — поймал Арнольд Кузьмич его брезгливый взгляд. — Смотри… За науку денег не беру! — и, отодвинув Матюгина, сунул руку по самый локоть в резко пахнущую аммиаком жижу. Через мгновение, разжав кулак, он бросил под ноги горсть набухших окурков.

Матюгин остолбенел, отвесил челюсть и выпучил глаза. Он даже не сообразил вовремя отстраниться, когда, едва стряхнув с пальцев янтарные капли, мичман по-отечески похлопал его по плечу.

— Дальше — сам. И дневального своего научи…

Закончив импровизированный мастер-класс, Арнольд Кузьмич проследовал в умывальник, откуда сразу же донёсся шум с силой ударяющей в раковину воды.

Старый мичман был доволен собой. Ещё одно доброе дело занесено в актив: два оторвавшихся от реальности, но в общем-то неплохих бойца были бережно опущены с небес на землю и спасены от грандиозного позора. На этом Арнольд Кузьмич решил успокоиться и добрые дела на сегодня прекратить. Сладко позёвывая в предвкушении заслуженного отдыха, он отправился спать. По пути заглянул в кубрик, где незадолго до этого оставил своего матроса. Ваня спал, мерно посапывая, уткнувшись в подушку, и не обратил на мичмана никакого внимания.

Но не суждено сегодня было выспаться ни ему, ни Арнольду Кузьмичу, ни Матюгину, ни вообще никому… В полтретьего ночи по гарнизону объявили тревогу. Весь личный состав был поднят с коек и, пугая топотом ног мирно спящих по своим хижинам аборигенов, бегом отправился на подводную лодку. Началось экстренное приготовление всех кораблей соединения к бою и походу. По готовности корабли отошли от пирсов и проследовали в точки рассредоточения. Никто не знал, что случилось. По отсекам поползли слухи, что началась война и получено распоряжение снять блокировки с ядерного боезапаса. Так как в этом случае поход может быть только в один конец, кое-кто принялся писать посмертные записки потомкам и упаковывать их в бутылки. Спать никому уже не хотелось.

Под утро, наигравшись в войнушку, проверив боеготовность и бдительность личного состава, командование успокоилось и дало отбой тревоги. Корабли пришвартовалась, экипажи вернулись в койки. До подъёма оставался ещё целый час.

В шесть утра наступил новый день, и практически сразу матрос Денисов пожалел, что дожил до него. Утром его глаза вновь были будто заклеены суперклеем «Момент», а в мозги его, похоже, выдавили аж целый тюбик. Ненавистная команда «подъём!», прозвучавшая где-то далеко и глухо, как сквозь вату, вызвала в душе смутное беспокойство. В голове не было ни одной мысли, но беспокойство ширилось и постепенно трансформировалось в панику. Пробудившееся правое полушарие, отвечающее, как известно, за логику, вовремя подсказало Ване, что если он сейчас не встанет, то его снова уронят с койки, и вряд ли на этот раз падение со второго яруса окажется столь же удачным. Левое полушарие ничего не подсказало, оно зевнуло и повернулось на другой бок.

Глава 43

Утренние круги ада,