Роман лорда Байрона - Джон Краули

Итак, впереди показалось Море, но вблизи нет ни одного людского жилища; голубой простор широк: это — и путь к свободе, и последнее препятствие. И — хотя я только что утверждал обратное — один-единственный выносливый соплеменник беглецов не отстал вместе с прочими, не отказался от преследования и не повернул обратно: он, незаметный как тень, прокрался — неутомимо — бесшумнее кошки — и теперь, когда изнеможенные Али и Иман стоят на берегу в растерянности, прижавшись друг к дружке, он через густую траву подползает все ближе и ближе.

«Али», — шепчет Иман, прильнув к его плечу, — и это слово, которое она бы и выбрала, окажись перед нею выбор, становится последним: проклятый одиночка, распираемый беспредельной Добродетелью, выпрямился, на расстоянии нескольких ярдов укрепил в песке подставку для Мушкета и прицелился — Али ничего не замечает, пока тело его возлюбленной внезапно не сотрясается у него в объятиях, словно от страшного удара, нанесенного невидимым врагом, — и только затем он слышит грохот выстрела, последовавшего за вспышкой. Бывает, что свод рассыпается на глазах, если вынуть из него замковый камень, — сторожевая башня в гавани мгновенно рушится и исчезает в волнах, размывших ее основание, — стая голубей одновременно разворачивается в воздухе, чтобы опуститься на землю, — так и Али в этот миг осознал, что всякая надежда, ценность всей жизни, все богатство, дарованное или обещанное ему Небом, отняты у него навсегда — да и не были ничем иным, как ловушкой! Он выпустил из рук безжизненное тело девушки, не в силах его удержать — бережно, как только мог, уложил ее на землю — и увидел на дюне ее Убийцу, который с полнейшим хладнокровием готовился произвести новый выстрел — дело было еще не доведено до конца! Али делает шаг навстречу, раскинув руки в знак того, что не вооружен, и ждет предназначенного ему выстрела — ждет с нетерпением — стрелок уже целится — но вдруг оборачивается, заслышав позади, у гребня дюны, какой-то шорох. Что же он видит? Убийца хватает мушкет и, повернувшись к Али спиной, направляет его на того самого одинокого Соглядатая, которого мы уже заметили раньше — но только не разгадали. Это он! Его лошадь с величайшим упорством взбирается по неверному песку, вот он уже приблизился вплотную к ошеломленному Убийце — в руке его длинный Пистолет, который он, ни секунды не мешкая, разряжает прямо в лицо недругу, и тот кувырком скатывается вниз по склону — сраженный наповал!

Все это Али наблюдает недвижно — не шевельнувшись, видит, как всадник спускается к нему по склону, и замечает в его облике что-то знакомое — не сходство с другими мужчинами — но образ, который Али известен, который постоянно носился в его воображении, — если только перед ним не новоявленный Призрак, возникший вопреки яви, где на песке простерт мертвый албанец, а загнанная лошадь храпит от усталости. Как начинают бурлить от нагрева вода или масло, так и внутри Али медленно вскипают чувства, он выхватывает наконец из-за пояса свой меч и бросается навстречу близящемуся всаднику, рывком стаскивает его из седла, швыряет со сверхъестественной силой на гальку и упирает острие меча в горло Чужака — теперь уже переставшего быть Незнакомцем.

«Погоди, что ты делаешь? — довольно спокойно спрашивает поверженный именно тем голосом, какого и ожидал Али. — Не я ли сразил твоего врага — и вот моя награда?»

«Во имя неба, скажи мне, кто ты — и почему преследуешь меня по всему свету?»

«Скажи, что меня не знаешь, — отвечает поверженный. — Отвергни меня, если можешь».

«Если я тебя и знаю, — говорит Али, — то лишь как Тень, от которой не могу отделаться, а она выслеживает меня, ненавидит, ищет моей погибели и сейчас спасла мне жизнь — когда худшего зла мне нельзя было причинить! Я не знаю тебя!»

«Я лорд Сэйн», — произносит поверженный.

«Не смей надо мной смеяться! — восклицает Али. — Я видел его мертвым. Ты — не он».

«Не он — но его наследник».

«Что? Его наследник! У тебя есть на это права? Предъяви их — и получишь все! Не стану же я цепляться за имя?»

«Вложи меч в ножны. Смерти моей ты не хочешь. Говорю тебе, что я — лорд Сэйн: ибо я его сын, твой брат — старший брат!»

При этих словах — неведомо как и почему — Али уверился, что он услышал чистую Правду — и встретился глазами с глазами брата. И все же не дрогнул, не смягчился — по-прежнему упирая острие меча в горло противника.

«Позволь мне встать, — сказал этот противник, его брат. — Предстоит совершить печальный обряд. Я помогу тебе, если ты примешь мою помощь. Потом я изложу свою историю. Тебе она может сослужить службу, а если нет — расправься со мной по окончании рассказа, как то было определено Шахразаде, хотя моя история — совсем не сказка».

Али в отчаянии выпрямился — и отбросил меч на песок. Да, это правда — он вовсе не желал смерти незнакомца. Безумец перед ним или одержимый злым духом, говорит он правду или нет — Али не заботило — ничто на свете его не трогало, кроме мысли о недвижном теле, лежавшем на камнях; руки и ноги Иман были бессильно раскинуты; угасшее лицо застыло и побледнело. Али почувствовал, как из него самого уходит жизненная сила, колени его подкосились — и он упал рядом с сестрою, положив голову на коченеющую грудь. Узел, туго-натуго стянувший его дух, — узел, завязанный его отцом в начале жизненного пути, казалось, теперь вот-вот его задушит, прервет дыхание — ничего другого Али не желал! — и отцветшее, изнуренное сердце разорвется наконец.

«Взгляни, — проговорил его враг или друг, — видишь вон там, на Берегу, сухой валежник и остов брошенного судна — колючий Терн — давай сложим все это для погребального Костра. Разве это не обычай твоих сородичей?» Али ничего не ответил, однако поднялся с земли. «Идем, — продолжал тот, — пока еще светло, а молва не достигла людских жилищ. Острый меч тебе пригодится — сруби вон тот терновник, возложим его на костер!»

Али проделал все это — по-прежнему не проронив ни слова. Оба работали до конца дня, пока не соорудили для Иман ложе; Али завернул ее в длинный мужской плащ с капюшоном, который она носила, именуясь мужчиной, — а затем и в свой собственный, плотнее укутав лицо и руки, поскольку не в силах был смотреть на то, как их будет пожирать огонь. Вокруг одра они раскидали обломки Плавника, в изобилии выброшенные на берег, и ветки терновника, срубленные Али. Они трудились бок о бок, нагромоздив высокое ложе — с тем, чтобы пламя занялось быстро и костер скоро прогорел. Далее спутник Али извлек из своего вьюка трутницу и с помощью сучьев и морских водорослей разжег огонь, который Али не позволил ему поднести к погребальному костру, — этот долг исполнил он сам, с протяжным стоном — лишь так он был способен отдать дань скорби — да, сердце его было разбито, хотя сам он об этом и не знал: ведь он сохранил жизнь, зрение, свободу — но, вопреки утверждениям Поэтов, наши Горести не разрывают сердца на клочки, и те продолжают биться, даже разбитые и без надежды на исцеление.

С вечера до полуночи оба простояли на песке, иногда опускаясь на колени. Высокое пламя завидели в ближней деревушке, и несколько смельчаков подобрались ночью посмотреть, в чем дело, — увидев подле костра две фигуры, они удалились в благоговейном страхе, спасаясь от Лукавого жестами-оберегами. Костер пришлось возвести повторно, пока огненная геенна в его сердцевине не исполнила должное — и там остался один только Пепел: в нем слабо мерцали красноватые угольки, переливаясь жаром, который, казалось, таил в себе жизнь, но ее там не было. Когда ночь подошла к концу, костер почернел, зачах и угас, оба плакальщика — священнослужителя — участника похорон (как бы ни называть тех, кто отдал покойной последний долг и свершил все необходимое) покинули останки и приблизились к морю, над которым предстояло взойти Солнцу (если предстояло), и разделили между собой хлеб с вином.