Бродский. Двойник с чужим лицом - Владимир Соловьев

Парадокс? Оксюморон! Каким образом плохой еврей может быть бо́льшим евреем, чем любой другой еврей, включая кошероедов?

Рассказывал о своей первой лжи – как, заполняя библиотечный формуляр, споткнулся о пятый пункт и солгал библиотекарше, что не знает. Оживившись, она предложила ему сбегать домой и спросить у папы-мамы.

– Моя первая ложь была связана с определением моей личности.

Ссылался на аналогичную историю, рассказанную Ахматовой: как Амедео скрывал от нее возраст (сказал, что 24, а ему было 26) и не с ходу признался, что еврей.

– Я, что, обязан при каждом знакомстве растегивать ширинку и демонстрировать свой обрез, да?

– Так ей и сказал?

– А ты думаешь!

– А она?

– А она: «Нет, вам как раз этого делать не надо». В том смысле, что я типичный, от меня за версту несет. Здесь русский дух, здесь русским пахнет. То бишь еврейским. В отличие от нетипичного Модильяни. «Даже по телефону», – добавляет. Что «р» не выговариваю, намек на картавость. А я, может, грассирую, как истый француз.

– Так кто же ты – ирландец или француз? – не выдержала я, вспомнив нашу с ним фотосессию по выдавливанию из него аида и превращения в айриш.

– Увы, еврей. Стопроцентный – без малейших примесей. И даже больше.

– То есть?

– АА называла меня Полтора Кота, ее кис-кис так звали, а один раз, по той же кошачьей аналогии: «Не обижайтесь, но вы типичный Полтора Жида». – «Чего обижаться! – говорю. – Бессмысленное слово, без никаких нюансов. Тем более цитата». В любом случае, преуменьшала.

– Как так?

– Не полтора, а два жида. Я – жид на двести процентов.

– Загадками говоришь, дядюшка.

– Двойной еврей. Как причина – раз, как следствие – два. Как причина – по папе и маме, на генетическом уровне, без примесей. Как следствие – на историко-метафизическом. Бог для меня суть произвол и насилие. Как и следует из Библии, но мне не нужны ни цитатные подтверждения, ни доказательства, у меня это понимание на интуитивном уровне, путем откровения. Мы диалектику учили не по Гегелю, а метафизику не по Аристотелю, но по Джону Донну. Библию – по Книге Иова. Там гениальная догадка, что Бог ведет с человеком борьбу на индивидуальном уровне. Не всегда и не со всеми. Со мной – определенно. Соответственно и у меня с ним личная тяжба. На равных. С переменным успехом. Между Ним и мной борьба не на жизнь, а на смерть. Даже если Он меня не замечает. Или делает вид. Иова помнишь? Или того молодца, которому Бог ногу сломал. Представляешь, получить такую отметину от Бога на всю жизнь! На месте Иакова – был бы счастлив. Знак равенства, пусть временного. И судьбы. По-гречески: ΑНΑНКЕ. У меня свой счет с Богом. Ветхозаветный такой поединочек. Вот-вот кончится – понятно, в чью пользу. Борьбой с Богом человек укрупнен и возвышен, а жизни мышья беготня – это для простых смертных, коим я тоже являюсь по совместительству: Нобелька, почетные мантии, всё такое. А черч с синагогой – для массового потребления. Отсюда – злоупотребления. С обеих сторон, дружок. Если я не иудаист, то по крайней мере кальвинист, что по сути одно и то же.

– То есть ты все-таки христианин.

– Нет. То есть да, но в ином смысле. Христос – да, христианство – нет. Разницу сечешь? Вся эта христианская фигня – я совершаю энное число добрых дел на земле и за это мне уготовано теплое местечко в Царствии Небесном – не что иное, как я тебе, а ты мене. Постыдный торг! Бог – последний, с кем можно вступать в сделку. Жизнь не базар, райские кущи не отменяют смерть, никто оттуда не подал весточки. Этот Боженька – для нищих и малодушных. Они и есть – по определению – нищие духом. То есть убогие.

– Убогие – значит у Бога? – спросила я.

– Как же – разбежались! Особенно прозелиты из евреев. Жертвы обреза. Это у нас с Пастернака повелось – креститься. Под влиянием «Доктора Живаго». Массовое обращение в истинную веру.

В связи с выкрестами-обрезанцами рассказывал анекдот:

– Куда вы, меньшинство? – К большинству.

И добавлял:

– Компактное большинство, как у Ибсена во «Враге народа».

– Я тоже чуть было не заделался, крест на шею повесил – было дело, снимок сохранился, стыд да срам. Пока не дошло: христианство изжило себя. Мы живем в пост– и даже постпостхристианскую эру. Да и не их я полку. И ничьего – сам по себе. Как та самая киплингова киска. Мяу. Или как колобок: я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, православие, и подавно уйду. И только смерть слизнет меня, как лиса, – будто не было. Но пока жив – не бывать тому. От «помилуй-мя-боже» меня подташнивает, настоящая аллергия. Да православие – это и не христианство, а некая смесь, хрислам. И вообще, кто говорит от имени Бога, пусть предъявляет удостоверение с Его печатью. Я сам себе судья, прокурор и защитник. То есть един в трех лицах. Триединство, но мое, а не ихнее. Если я сам себя не прощаю, то какой мне толк, что Бог меня простит. Мои отношения с Ним на ином уровне, пусть даже почта в один конец. Homo sapiens если не отлучен, то бесконечно отдален от Бога. Бог сам по себе, человек сам по себе. Иначе и быть не может. Те времена, когда Бог хватал за руку спятившего на почве веры Авраама, боролся с Иаковом или являлся в огненном кусте Моисею, канули безвозвратно. Да, я допускаю личный характер отношений с Богом, но только в те доисторические времена, когда Он играл по-крупному, сделав ставку на избранный Им народец. Точнее – на отдельных его особей. Ладно – пусть представителей. А когда сговорились – Заветом называется, – адьё и был таков. Как там этот немчура говорил? В человеке Бог снимает с себя ответственность и возлагает ее на плечи homo sapiens. Но́шу эту следует безропотно нести до самого конца. Потому что ропщи не ропщи – один результат, и потому что ноша – от Бога. Все остальное – от лукавого. И не торговаться с Ним – все равно не услышит. Он давно уже оглох от старости и земными делами больше не интересуется. Оглохший Бог – это Бог-метафизик. Есть церковный Бог для всех, и есть мой личный Бог, у меня разговор с Небожителем вровень. Все эти коллективные хоровые мероприятия, с молитвами и господи-исусе – набившие оскомину трюизмы. Православие хуже остальных: в других церквях хоть сидишь, можно соснуть под музыку и речитатив, а здесь – часами стоя выслушивать всю эту поповскую бредятину. Не комфортно, лично я рухну на первой минуте. И куда ни глянь, ханжеские мордочки. Да из одной только нелюбви к групповухе. А толпу ненавижу. Особенно в самом себе. Война клише! Это, так сказать, на поверхности, а есть еще на глубинке, подкорочные причины. Замнем для ясности. Фрейд, слава богу, мертв. А больше – некому.