Новиков-Прибой - Людмила Анисарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот записи о море и моряках:
«Примета в Архангельске: если чайки сидят на воде, значит, в море разыграется шторм»;
«Поверье моряков: если увидеть зелёное солнце, то не погибнешь в море»;
«Два капитана, подвыпив, хвалятся:
— Я могу в любой туман пройти, как по нитке.
— Вы ещё не видали настоящего тумана, — сказал другой. — Я однажды попал в такой густой туман, что свистка нельзя было дать — пар не лезет в трубу»;
«Он засмеялся, загрохотав, точно якорный канат в клюзе»;
«Вокруг глаз у него морщины — это отпечаток моря, где приходится смотреть, постоянно щурясь»;
«Он был стар, и казалось, что его душа обросла ракушками»;
«Понимаешь ты в этом деле, как лангуст в библии»;
«Он начал дрейфовать около неё»;
«Он шёл, точно плыл под бом-брамселями и лиселями».
Есть в блокнотах наброски морского пейзажа («Солнце развесило золотые паруса облаков»), есть пословицы («Уснула акула, да зубы живы», «Моя красавица пройдёт — и травы не сомнёт»), есть короткие заметки, из которых потом рождались рассказы и романы.
Например, вот такая короткая запись легла в основу сюжета романа «Солёная купель»: «Аббат, напившись, попал в матросы и что из этого вышло».
Использованные заметки писатель чаще всего перечёркивал, а иногда помечал, в какие рассказы они попали.
В РГАЛИ, в архиве Новикова-Прибоя, хранится потрёпанный блокнот в клеточку с набросками к выступлению «Как я учился писать»: «Наметить курс и добиваться своей цели»; «Писатель складывается годами» (кстати, по воспоминаниям друзей Алексея Силыча, это было одно из самых любимых его выражений); «Нужно из собранного материала делать тщательный отбор. Уплотнить своё произведение — братья Гонкур и Вольтер»; «Из огромнейшего количества золотоносного песка собирается немного грамм золота».
Алексей Силыч цитирует Флобера («Я предпочитаю издыхать, как собака, нежели на одну секунду ускорить фразу, которая ещё не созрела»), Джека Лондона («Омут лесных озёр. Кажется, дна нет. А войди в воду — она только по пояс. Некоторые произведения такие бывают. Обманная глубина»).
В этом же блокноте отдельным столбиком перечислены почитаемые Новиковым-Прибоем зарубежные прозаики: Флобер и Мопассан, братья Гонкур, Вольтер, Джек Лондон.
Все писатели знали, что Алексей Силыч особенно уважал французов. Он восхищался, например, мастерством Мериме, удивляясь, что тот практически не использует сравнений. «Все удачные и мыслимые сравнения, — говорил он И. Арамилеву, — давно использованы, заштампованы. Нельзя в тысячу первый раз писать: Пётр Иванович покраснел как рак. Это уже не действует на читателя. Теперь некоторые писатели мучаются над изобретением сравнений, подобно несчастным алхимикам, и выдумывают всякие нелепости. Один сравнивает облако с мопсом или рогатой коровой, другой — солнце с кровавой раной, третий — человеческие глаза с шариками ртути, четвёртый — женскую ножку с хоботом слона. Мы боимся, что без сравнений читатель не почувствует красоты моря, не поверит в мягкость земли, не запомнит глаза и ножки героини романа. А вот я читаю Мериме, всё понимаю, во всё верю».
Как-то, уже во время Великой Отечественной войны, заговорили Арамилев с Новиковым-Прибоем о норвежце Гамсуне, у которого к тому времени была дурная слава: оправдывал фашизм. Этот факт Силыч объяснил совершенно удивительно, по-своему, по-крестьянски. «Я думаю, что Гамсун, — сказал он, — примкнул к фашистам по старческому слабоумию. Я знал в деревне мужика. Он был замечательный человек — умница, широкая натура, хлебосол. Состарился — не узнать. Превратился в такого скопидома и выжигу — удивленье. Одни, сколько ни живут, остаются самими собой. Других старость преображает, уродует. Гамсун изуродован старостью — думаю, что это верно, и поэтому скатился к фашизму».
Главная задача писателя, считал Новиков-Прибой, — постоянно наблюдать за жизнью, собирать как можно больше фактов. Именно поэтому он очень много ездил по стране: ему нужны были встречи с людьми разных профессий, ему нужно было посмотреть, как живут строители и шахтёры, крестьяне и рабочие, рыбаки и конечно же моряки, хотя уж о них-то он, казалось, знал всё. Но его интересовал современный флот, изменений было так много и они осуществлялись столь стремительно, что Алексей Силыч боялся что-нибудь пропустить. Поэтому он был постоянным гостем на военных кораблях Балтийского и Черноморского флотов.
Не уставая работать над «Цусимой», получая множество положительных откликов на свой роман, Новиков-Прибой переживает и очень неприятные моменты, связанные с его работой. И это требует большого мужества.
14 февраля 1934 года «Литературная газета» опубликовала «Открытое письмо А. С. Серафимовичу» М. Горького. Вступив в полемику о современной литературе с одним из пролетарских писателей, главный пролетарский писатель отстаивал необходимость беспощадной борьбы «за очищение литературы от словесного хлама», «за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна чёткая идеология».
Упомянул в своём послании Горький и Новикова-Прибоя. Больно было читать Алексею Силычу не просто негативные, а крайне издевательские слова о себе:
«По линии идеологической славные литераторы наши сугубо беззаботны и даже более того: некоторые хвастают слабостью идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке я нашёл нижеследующее заявление автора „Цусимы“ Новикова-Прибоя:
У меня этого не бывает, чтобы вычёркивать из написанного что-нибудь, хоть строчку… Это вычёркивают те, которые стараются напустить как можно больше идеологии и которым приходится сказать: „Ты с этой, с позволения сказать, идеологией только срамишь Советскую власть“. А у меня идеология в крови и волосах.
О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не известно, но волос на голове его, мне помнится, не очень много, а судя по приведённым его словам — совсем нет волос».
Надо сказать, что здесь произошло досадное недоразумение. Одно из высказываний Новикова-Прибоя было искажено в «Литературной газете» (1934. 16 января), и получилось, будто бы он заявил, что никогда ничего не вычёркивает из написанного (полный абсурд: все близкие знали, как упорно он работает над каждой страницей своих текстов, перемарывая их не по одному десятку раз). Алексей Силыч разъяснил ошибку (Литературная газета. 1934. 4 марта), газета принесла свои извинения, но, думается, легче от этого Силычу не стало. Тяжело было у него на сердце. Человек, которого он буквально боготворил, к которому испытывал светлое и тёплое чувство благодарности, при каждом удобном случае отзывался о Новикове-Прибое пренебрежительно или уничижительно.
Однажды, как вспоминает Борис Неверов, Алексей Силыч вместе с Марией Людвиговной были на приёме у Горького, на котором Алексей Максимович делился своими впечатлениями о последних произведениях московских литераторов, опубликованных в журналах и вышедших отдельными книгами. С приёма Алексей Силыч вернулся необычайно расстроенным и подавленным. Оказалось, что Горький очень неодобрительно отозвался о «Цусиме». Рассказывая об этом, Алексей Силыч сказал: «Много Алексей Максимович помогал мне, когда в литературе я был „матросом Затёртым“… Спасибо ему за это… А вот „Цусиму“ мою не понял и так опозорил при всём честном народе».