Призрак Перл-Харбора. Тайная война - Николай Лузан

— Товарищ младший сержант, кроме оружия ничего подозрительного нет!

— Кто такие? — спросил тот.

— Подпольщики из Харбина, — ответил Павел.

— Подпольщики, говоришь? — переспросил он и приказал: — Вперед и без глупостей! На заставе разберемся!

В кабинете начальника заставы Павла и Ху встретили настороженно. Молоденький лейтенант с подозрением отнесся к рассказу Павла, похоже, не поверил и отправил под замок в темную. Через полчаса все разительно переменилось. Из Управления НКВД по Хабаровскому краю на запрос начальника заставы последовал категоричный приказ — «Разведчика немедленно отправить в Хабаровск! Проводника отпустить».

Слово «разведчик» произвело впечатление. Лейтенант-пограничник не знал, в какой угол их посадить, а на столе, как по мановению волшебной палочки, появились небогатые армейские разносолы. Обед еще не подошел к концу, когда за Павлом приехала машина — его ждали в Хабаровске. Там он пробыл не больше двух часов. После короткой беседы с начальником управления его отвезли на аэродром, где ждал самолет на Москву.

Стремительное движение — погранзастава, Хабаровск, Чита, Новосибирск, Свердловск — захватило Павла. Он с жадным вниманием вслушивался и всматривался в эту совершенно незнакомую ему жизнь и, сгорая от нетерпения, ждал встречи с Москвой. Позади осталась скованная льдом Волга. Через полтора часа полета моторы натужно загудели, самолет пробил плотную облачность и резко пошел на снижение. В ушах заломило, и пол ушел из-под ног. Павел машинально ухватился за ручки — это был первый полет в его жизни. Немногословный спутник из хабаровского Управления НКВД улыбнулся и, тыча пальцем в иллюминатор, прокричал:

— Сейчас будет Москва!

Самолет задрожал. Из кабины пилотов выглянул штурман, прошелся беспокойным взглядом по притихшим артистам, возвращавшимся из гастролей по дальним гарнизонам, остановился на осанистом, седом генерале и предупредил:

— Товарищ генерал, граждане артисты, идем на посадку! Дует сильный боковой ветер. Попрошу не вставать и держаться покрепче!

Павел ухватился за ручки кресла и прильнул к иллюминатору. Внизу мелькали укутанные сугробами серо-красные островки поселков и заводов, черные пунктирные линии железнодорожных дорог. Их становилось все больше. Вскоре, заполняя весь горизонт, впереди возникла серая громада огромного города.

«Москва! — сердце Павла встрепенулось. — Боже мой, Москва! Неужели я дома?.. Дома?»

Моторы взревели во всю мощь, его бросило на спинку кресла. После нескольких минут бешеной тряски и болтанки самолет приземлился на военном аэродроме и, сердито посвистывая винтами, вырулил на стоянку. По проходу пробежал борт-стрелок и, громыхнув дверцей люка, спустил на землю трап. Первым к выходу двинулся генерал, за ним офицеры и артисты. Павел выходил последним и замер на ступеньках трапа. От волнения перехватило дыхание: свершилось то, о чем он не смел мечтать — после двух десятилетий изгнания под его ногами была родная земля.

— Чего стоим? В небо опять захотелось? — пошутил за спиной командир экипажа.

Павел смутился, спрыгнул на бетонку и осмотрелся. За сугробом стояла легковушка, видимо, посланная за генералом. Тот уверенно направился к ней. Два младших офицера, вальяжно привалившиеся к ней, не повели ухом, когда он обратился к ним. Коренастый крепыш что-то небрежно бросил в ответ, генерал смешался и попятился назад.

«За мной?» — подумал Павел.

— За вами! — подтвердил его догадку сопровождающий.

«Приятно, черт!» — такое внимание тешило самолюбие Павла. Он горделиво вскинул голову и направился к машине. Притихшие артисты расступились, давая дорогу, а генерал, до этого делавший вид, что в упор не видит франтовато одетого гражданского штафирку, проводил его округлившимися глазами.

Крепыш-старлей признал в нем своего и смешно переваливаясь на коротких и толстых, как тумбы, ногах, шагнул навстречу. Молча пожав руку, он открыл заднюю дверцу. Павел сел и оказался зажатым между двумя офицерами. Сопровождающий из хабаровского управления остался у самолета. Старлей-крепыш занял переднее сиденье и распорядился:

— Поехали!

Водитель нажал на газ. Машина, подняв снежное облако, пронеслась по взлетной полосе, не сбавляя скорости, проскочила через КПП и свернула на широкую, хорошо расчищенную дорогу. Офицер, сидевший слева от Павла, задернул шторы на окнах.

— Ребята! Я двадцать лет не был в Москве, — взмолился Павел.

Старлей-крепыш обернулся и кивнул головой. Шторы разъехались, и Павел завертел головой по сторонам.

Ветхие, почерневшие от затяжных осенних дождей заборы, однообразные серые коробки домов, среди которых мелькали развалины — следы недавних бомбежек. Ближе к центру зловещие отметины войны были не столь заметны, все чаще в сером море армейских шинелей и бушлатов мелькали кокетливые женские шапочки и широкополые мужские пальто. В скверах и во дворах копошился пестрый детский муравейник. Яркими пятнами мелькали афиши театров и кино.

Позади осталась площадь с монументальным памятником пролетарскому поэту, победно возвышавшимся над особняками сгинувшей буржуазии.

«Маяковский! — догадался Павел. — Тверская, потом будет Большой и за ним Лубянка».

Прошло несколько минут, и перед ним возникла мрачная громада. Она, подобно скале, нависала над городом. От нее, напоминая щупальцы гигантского спрута, тянулись во все стороны бугрившиеся каменной чешуей улицы. Когда-то под мраморными сводами главного зала биржи возникали из воздуха и через мгновение превращались в ничто миллионные состояния. Спустя двадцать лет, теперь уже в кабинетах грозной Лубянки также легко рушились судьбы и жизни тысяч заклятых и мнимых врагов советской власти. Павел об этом не догадывался и с нетерпением ждал встречи с теми, кто долгие годы руководил его работой и кому он безоговорочно верил.

Машина, описав полукруг по площади, остановилась не у парадного, а у неприметного подъезда. Первым вышел старлей-крепыш и навис над дверцей, второй обежал машину и стал напротив. Павел не придал этому значения, с трепетом ступил на мостовую и зажмурился. Глаза слепил чистый снег. Над головой в завораживающем хороводе кружили крупные снежинки, они падали за ворот и прохладными струйками щекотали шею. Он дышал в полную грудь и не мог насладиться бодрящим морозным воздухом — воздухом родины и безмятежного детства. Проглядывающая сквозь морозную дымку зубчатка кремлевской стены, будничный перезвон трамвайных стрелок, румяные, раскрасневшиеся на ветру лица прохожих, задорный девичий смех казались ему удивительным и фантастическим сном. Павел все еще не мог поверить, что находится в Москве. Москва, жившая в памяти малиновым перезвоном церковных колоколов, ароматными запахами воздушных французских булочек и тающими во рту пирожными из кондитерской Шустера, снова возвращалась к нему.

«Отец, я дома! Дома!» — хотелось ему крикнуть во весь голос.

— Пошли! — грубый окрик прозвучал над ухом.