Новая книга ужасов - Стивен Джонс

Но теперь о милосердии не могло быть и речи. Глядя на фотографии, изображающие мою бывшую спутницу жизни в объятиях мужчины, которого я ненавидел сильнее всех в этом мире, я содрогался от смешанного чувства ужаса, отчаяния, омерзения и – что противно – от внезапного сексуального возбуждения. Я расстегнул штаны, застонал в экстазе и беспомощно изверг семя на снимки, лежащие на моем рабочем столе. Когда я пришел в себя, чувствуя слабость в коленях и дрожа, то вытер следы, закрыл ненавистные папки и, подняв трубку телефона, попросил, чтобы Чарли-Чарли Рэкетт немедленно явился ко мне в кабинет.

Пожалуй, очевиднее было бы обратиться за помощью к таинственным джентльменам, знакомым со всеми нюансами возмездия, но я не мог позволить себе каких-либо обязательств в их отношении. Как и не желал показывать свое унижение перед клиентами, для которых вопросы уважения имели первостепенную важность. А преданный Чарли-Чарли за годы тюрьмы обзавелся рядом знакомств в сомнительных и преступных кругах, и я время от времени прибегал к услугам кого-то из его товарищей. Сейчас мой старый приятель, бочком войдя в дверь, встал передо мной. Глубоко скрыв любопытство, он всем своим видом демонстрировал готовность помочь.

– Меня очень сильно обидели, Чарли-Чарли, – сказал я, – и я хочу как можно быстрее встретиться с одним-двумя лучшими ребятами.

Его взгляд скользнул по папкам.

– Вам нужны серьезные люди, – сказал он, пользуясь нашими условными выражениями. – Верно?

– Мне нужны люди, которые могут быть серьезными, когда это необходимо, – ответил я в этих же терминах.

Пока единственный человек, кто связывал меня с Новым Заветом, пытался понять задание, я осознал, что Чарли-Чарли теперь оказался последним человеком, которому я мог довериться, и во мне начал снова вскипать гнев. Я закрыл глаза, а потом открыл, чтобы снова увидеть его, встревоженного.

– Значит, вы уверены, – проговорил он.

– Найди их, – приказал я. И, желая восстановить некое подобие обычной рабочей атмосферы, добавил: – У парней все хорошо?

Он сообщил, что младших все удовлетворяет.

– Сыты-довольны. Я найду, кого вы хотите, но на это потребуется пара дней.

Я кивнул, и он вышел из кабинета.

Остаток дня я безуспешно пытался изображать начальника, который обычно сидел за моим столом. Вечером, как можно дольше оттянув момент, я спрятал ужасные документы в нижний ящик стола и вернулся в дом, который купил когда-то для будущей невесты и который она, как я припомнил с болью в сердце, однажды с необычной трогательностью назвала «нашим».

Поскольку я был слишком занят, чтобы позвонить жене, повару или дворецкому и предупредить, что допоздна задержусь в офисе, то, когда вошел в столовую, стол был сервирован нашим фарфором и серебром. Посередине стояли цветы, и Маргарита – насколько я понял, она была в новом платье, – подняла на меня кроткий взгляд и промурлыкала что-то в знак приветствия. Едва находя в себе силы смотреть ей в глаза, я наклонился, чтобы ее поцеловать, как всегда делал, приходя домой. При этом я чувствовал боль, которую, как казалось мне раньше, не был способен вынести. Какая-то мерзкая часть меня отвечала на ее красоту старым супружеским приятием – хотя я холодел от отвращения, которое не мог сейчас демонстрировать. Я ненавидел Маргариту за ее предательство, ее красоту – за обманчивость, себя – за свою восприимчивость к тому, что, как я уже знал, было предательским и обманчивым. Неуклюже коснувшись губами уголка ее голубого глаза, я подумал, что она могла быть с Лессоном и в то время, когда детектив показывал мне фотографии, доказывающие ее падение. По моему телу пробежала непроизвольная дрожь, истоки которой, как ни странно, лежали в половом возбуждении. И мою невероятную боль усиливало чувство, что я сам слишком выпачкался во всем этом – будто слой иллюзий был снят, и под ним обнаружились чудовищные, слепые, ползающие слизни и личинки.

Услышав голоса, мистер Монкрифф, дворецкий, нанятый мной после внезапного решения графа Денби уйти от мирских сует и вступить в орден англиканских монахов, вошел к нам из кухни и остановился, ожидая указаний. Его вежливость и любезность создавали впечатление, что даже если он выживет при кораблекрушении и попадет на остров, населенный безграмотными дикарями, то ничуть не изменит своих манер. Маргарита сказала, что встревожилась, когда я не вернулся домой в привычное время.

– Все хорошо, – сказал я. – Хотя нет, нехорошо. Мне нездоровится. Очень нездоровится. На работе сейчас трудности.

Сказав это, я прошел вдоль стола к своему стулу и подал знак мистеру Монкриффу, что Правитель дикарей желает, чтобы ему принесли предобеденный мартини, после чего тут же начинали выносить то, что приготовил повар. Я занял место во главе стола, и мистер Монкрифф передвинул к краю букет цветов, стоявший по центру. Маргарита посмотрела на меня испытующим, озабоченным взглядом. Это было так фальшиво! Не в силах смотреть на нее, я поднял глаза на ряд венецианских пейзажей, висевших на стене, затем на сложный узор гипсовой лепнины над ними и наконец на люстру, подключенную к розетке посреди потолка. Я осознал, что теперь изменилось не только мое отношение к жене. Лепнина, светящаяся люстра и даже виды Венеции теперь отдавали холодной, самолюбивой бесчувственностью.

Маргарита заметила, что я выгляжу взволнованным.

– Нет, вовсе нет, – отозвался я.

Дворецкий поставил передо мной ледяной напиток, и я, схватив бокал, сразу выпил половину его содержимого.

– Да, я взволнован, ужасно взволнован, – проговорил я. – Проблемы на работе намного серьезнее, чем я говорил, – я допил мартини и теперь чувствовал лишь вкус глицерина. – Меня предали, и это не причиняло бы такую боль, не будь я так близок с человеком, который это сделал.

Я опустил глаза, чтобы оценить воздействие этого выпада на предателя, о котором говорил. Она тоже смотрела на меня, безупречно изображая типичную для жены заботу. На мгновение я даже усомнился в ее неверности, но затем воспоминание о фотографиях, лежащих в нижнем ящике моего стола, вновь вызвало в сознании вид копошащихся слизней и личинок.

– Меня выворачивает от гнева, – сказал я, – и гнев требует мести. Понимаешь?

Мистер Монкрифф появился в столовой с супницами и тарелками с нашим ужином. Мы с Маргаритой, как это было у нас принято, почтили явление вечерних блюд молчанием. А когда снова остались одни, она утвердительно кивнула.

– Спасибо, я ценю твое мнение, – сказал я. – Я хотел бы, чтобы ты помогла мне принять одно трудное решение.

Она поблагодарила меня.

– Послушай задачку, – начал я. – Как известно, месть лежит во власти Господа, поэтому месть, совершаемая кем-либо другим, часто расценивается как аморальный поступок. Но если месть совершает Господь, то смертный, который ее ищет, преклоняется перед ним, можно даже сказать, по-своему ему молится. Многие праведные христиане регулярно молятся о восстановлении справедливости, а что лежит за актом возмездия, как не стремление к справедливости? Господь говорит нам, что грешников ожидают вечные муки. А еще он показывает явную любовь к тем, кто не желает взваливать на него всю работу.