"Долой стыд!" Сексуальный Интернационал и Страна Советов - Ольга Грейгъ

В 1933 году мать Бориса, тогда еще совсем юная девушка Валя, только что закончившая рабфак и ставшая комсомолкой, была направлена учетчиком в «Заготзерно». 30-е годы ХХ века – голодные годы упадка и бездолья; с продуктами было столь тяжело, что в некоторых регионах некогда богатой и привольной России и Украины впервые за всю историю их существования появилось… людоедство. Тот, 1933-й оказался не легче предыдущих. В семье комсомолки-учетчицы особо тяжко переносила голод бабушка по линии отца. Уж она-то, прожившая большую часть долгой жизни в сытости и благополучии как подданная Российской империи, хорошо знала цену советской власти и ее дешевым лозунгам. Однако, страшась репрессий, ради спокойствия близких, молчала, изнемогая и угасая на бескормице. Сердце юной Валентины не выдержало, она набрала маленький мешочек пшеницы, собираясь сделать кутью и порадовать старушку.

Но на проходной девушку задержали. Она так и не узнала, что ее «заложил» напарник Колька, которому она отказала в дружбе и близких отношениях. Между прочим, Валя искренне верила, что парень должен быть порядочным, коль заглядывается на нее с симпатией. Мешочек у нее изъяли, взвесили, оказалось, что расхитительница социалистической собственности украла аж 730 грамм. На следующий день Валю исключили из комсомола и передали дело следственным органам, а вскоре суд вынес ей срок: три года условной меры наказания с принудительным отбыванием в качестве рабочей «Заготзерно» и вычетом 20 % заработной платы в течение этих трех лет. Не самое суровое наказание по советским меркам.

В тот же год умерла бабушка, а через несколько лет, в 1941-м, в канун войны тяжело заболела ее мать, так больше и не поднявшись на ноги. Но за это время Валя вышла замуж и родила дочь, которая умрет в 1943-й, тяжелый год военного лихолетья.

Городок, в котором она оказалась, эвакуировавшись после призыва мужа в армию, не был захвачен немцами. Там, в эвакуации, в 1942 году Валя родила Бориса. Как и всем труженицам, ей приходилось работать по 16–17 часов в сутки, так что на кормление ребенка бригадирша давала только по пять минут. И пока Валя была на работе, с мальчиком большей частью оставалась старшая дочь, также невеличка, приносившая младенца на кормление, а то, бывало, он и оставался подле станка.

Утомленная женщина дважды проспала подъем, что было зафиксировано в доносах. Как-то после смены она не смогла проснуться, и не выбежала тушить зажигалки, сброшенные немецкими самолетами. И это также нашло отражение в приложениях к актовой записи.

Того пайка, который получала Валентина, не хватало на троих; дочь чахла на глазах, превращаясь в тень с глубоко сидящими, потухающими глазенками. И физический уход из жизни был, в конце концов, избавлением от нечеловеческих ужасов, окружавших ребенка.

Не менее трудными были для Вали и послевоенные годы. Что также отражено в документах к актовой записи. Она знала, что ее муж погиб, и в 1949 году сошлась с фронтовиком, лишившимся обеих рук. Вскоре молодая женщина забеременела, но младенец родился мертвым. Василий – так звали нового мужа – все чаще после этого стал пить, и его нередко находили валявшегося в грязи около местной чайной. Валя приходила за ним, молча тащила домой, умывала, обстирывала, но калека не мог продержаться больше трех дней, и вновь уходил в жуткий и безысходный запой.

В очередной раз придя в поздний час к питейному заведению и окинув отрешенным взглядом тело мужа, лежащего на земле, она устало подняла его и, таща домой, понимала, что является объектом привычно наблюдающих за ней с презрительной горечью соседей. Притащив и положив Василия на пол в прихожей, она набрала в таз воды, и, приступая к туалету, вдруг поняла, что моет холодное, коченеющее тело. Возможно, он даже умер не вот-вот сейчас, а часа два или три назад, и она тащила домой мертвеца… Как в тумане Валентина сорвала остатки мужниной одежды, обмыла, а после нарядила в чистый дешевый костюм, горько и тягуче подвывая при этом грустные, однообразные ноты.

После всех этих событий, нагроможденных одно на одно, сердце женщины словно замерло, казалось, никакие эмоции больше не способны ее преобразить, позвать к жизни, исполненной пусть тихой и меланхоличной, но радости. Она жила и действовала, будто на автомате. Все, чего Валентине хотелось от жизни, – это чтобы ее сын, ее любимый и единственный мальчик поступил в институт и получил высшее образование. Когда в 10-м классе Боря сказал матери, что будет поступать в МГУ, та всполошилось: ведь это же университет, все знают, что туда поступают только дети начальства…

Но сын оказался умен и напорист, и в начале сентября она получила письмо, что он стал студентом. Жгучие слезы хлынули из глаз, она впервые за много лет расчувствовалась, целуя письмо от сына и выплакивая в него свое бесконечное изнеможение.

А наутро Валентина не вышла на работу, правда, там ее никто не хватился. Лишь на третий день отсутствия мастер забеспокоился и послал ее товарку узнать, что да как… Нет, Валентина не заболела, она умерла сидя, скрючившись на стуле, опустив голову на стол, одной щекой прижимая письмо, на котором расплылись от влаги буквы. Такую картину застали напарница и участковый, которому довелось вскрывать дверь.

Срочно был вызван Борис, о случившемся оповестили и двоюродную сестру покойницы, одинокую тетку, жившую в соседнем районе. Валю тихо похоронили, двери дома заколотили, председатель сельсовета все принял по описи, Борис и тетка расписались в каком-то журнале, да и разъехались по своим делам…

С тех пор минуло не так уж много лет, Борис выучился, стал мужем и отцом двух девчушек. И все бы хорошо, но одного не мог он понять, почему участившиеся жестокие нападки тещи стала поддерживать его жена? Ухудшившаяся обстановка негативно сказывалась на детях. Те иногда занимали нейтральную позицию, иногда жалели отца, но чаще прислушивались к матери. И это стало раздражать Бориса, постепенно он чувствовал, что становится чужим для самых родных – своих детей.

И все же мужчина был буквально шокирован, когда пришла повестка, гласившая, что в такой-то день нужно явиться в суд для рассмотрения дела о расторжении брака. Подумав, Борис решил, что, учитывая интересы двоих детей, судья их не разведет, а посоветует уладить семейные проблемы мирным путем.

Но бывают же совпадения! – судью звали точно так же, как и его жену, Софьей Моисеевной; даже внешне она показалась Борису знакомой, настолько походила на тещу. А, может, так в тот момент только чудилось?

Судья, без тени сомнения задала ему суровый вопрос:

– Кто вам дал право разрушать честную советскую семью пьянством и изменами жене?

От внезапного поставленного в таком ключе вопроса Борис буквально опешил, горло пересохло, острый кадык запрыгал на шее, и он не смог ничего ответить, издав лишь сдавленное сипение.

Однако ответы или оправдания никого не интересовали. Все тем же суровым голосом судья выдавала некие истины, принимаемые ответчиком за ахинею. Она гулко вещала, что его отец алкоголик (имея в виду отчима), а мать антиобщественная работница, имела судимость, вела безобразный образ жизни…