Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - Андрей Константинов

— Бору.[92]

Ну и, как говорится, понеслось: через день к Борису с той же проблемой обратился Парван, младший брат начальника охраны Азизуллы. Парван подвизался в лагере кем-то вроде прораба или завхоза и отвечал, в частности, за строительство мечети… И ещё через день Бориса практически совсем перестали колоть — за исключением тех случаев, когда за процедурой наблюдал сам Азизулла, а это было очень редко. Кстати, Глинский и начальнику охраны кое в чём сумел помочь: дал ему комочек, от которого тот стал значительно реже испускать из себя скопившиеся газы — только когда сильно нервничал.

Проще говоря, пердеть меньше стал этот урод, чего, кстати, «рояль армий офисар» раньше слегка стеснялся. Особенно когда орудовал английским стеком или представал пред очи американского союзника.

Затем Абдулрахман вылечил одному охраннику постоянно слезившийся глаз, а другому — язву на руке. А потом выяснилось, что этот шурави ещё умеет головную боль снимать, нажимая пальцами на какие-то точки… Но всё равно самой большой популярностью пользовались комочки от передоза. Этим же практически вся охрана страдала. И это притом, что злоупотреблять героиновыми «леденцами» или маковым жмыхом Аллах не разрешает никому! Но слаб человек, даже если он — правоверный…

Кстати, некоторые особо ушлые охранники, чтобы не впасть в зависимость от Абдулрахмана, потребовали немедленно выдать рецепт заветных комочков, и этот шурави даже неоднократно всё показал — а вот почему-то у него получалось, а у «духов» — нет. Вроде все вместе всё одинаково делали, в тех же самых пропорциях — ан нет! То ли имелся ещё какой-то секрет, то ли этот Абдулрахман и впрямь был колдуном, как кто-то сказал однажды про него.

Сам же Глинский лишь улыбался и объяснял «духам», что у него в роду — все потомственные целители. Моджахеды верили — они вообще легко велись на всё таинственное и загадочное, просто как дети…

И конечно же, Борис лечил и пленных, которые постепенно начали слегка оживать. А снять с иглы ещё несколько человек у Глинского получилось вот как: однажды он снова полечил голову «прорабу» Парвану, а когда тому полегчало, ненавязчиво предложил сыграть в коробок. «Прораб» тупо согласился, вынул свой собственный, нераздолбанный коробок и поинтересовался: на что, мол, играть будем?

Абдулрахман на ужасно ломанном языке предложил:

— Сколько раз выигрываю, столько пленных колоть не будут. Сколько проиграю — столько комочков из лепестков принесу. Идёт?

Парван нахмурился, и Борис поспешил снизить ставку (борзеть-то тоже нельзя, не в пионерском же лагере на соревновании):

— Лично вам, уважаемый, я всегда просто так помогу… Но я могу вам дать и для других… Вы сможете продать или подарить…

Парван задумался. Он хотел было сказать этому обнаглевшему русскому, что, мол, и так, безо всякой игры тот принесет столько комочков, сколько ему прикажут… Но передумал. Парван был далеко не дурак, иначе не назначили бы его «прорабом». Он был оборотистым малым и быстро понял, что нет никакого толку брать за грудки этого шурави. Его можно пристрелить, конечно, прямо сейчас — но кто тогда будет делать волшебный массаж головы, от которого уходит боль и проясняются мысли. Можно избить его до полусмерти и заставить всё время делать комочки бесплатно — но, как говорила как-то Парвану мать, даже лепёшку, чтобы была вкусной, надо печь с чистыми мыслями и хорошим настроением. Так то какую-то лепешку, а тут — волшебные комочки! Обидится этот Абдулрахман, натолчёт туда чего-нибудь не того, глядишь — а у тебя через полгода ноги отнимутся… Кто этих колдунов знает? Лучше с этим шурави сделать маленький совместный бизнес. Правда, если об этом узнает старший брат, то он церемониться не станет… В больших семьях старшие братья всегда начеку, ведь младшие всегда норовят подсидеть старших…

А с другой стороны, ну чего такого особенного хочет этот Абдулрахман — чтобы некоторых шурави не кололи? Так это, если разобраться, даже хорошо. Если пленников не колоть, они лучше работают, а от уколов становятся как сонные мухи! А Парвана и так все шпыняли за давно уж минувшие сроки окончания строительства мечети. Сроки-то все прошли, а до купола ещё ой как далеко, не говоря уже о минарете… Так что…

— Хуб, — сказал Парван, — играем…

Честно сказать, шансов у него не было вообще никаких. Ну то есть совсем. Играл-то он не так плохо для научившегося полторы недели назад, но уж слишком был азартен — как любой лох-любитель. А любой профессионал знает, что выигрывают в любую игру прежде всего не удачей и не подтасовкой, выигрывают холодной головой.

Борис каждый раз дарил Парвану иллюзию близкой победы — настолько близкую, что у того просто вспыхивали глаза. Потом, правда, почему-то всё равно выигрывал шурави. Просто везло ему, наверное. Играли долго. Но после ещё одного проигрыша Парван все-таки остановился. Нашёл в себе силы. Видимо, решил, что так и до измены недалеко, если ещё немного…

Слово своё Парван сдержал: сказал брату Азизулле, что ему нужно на стройке пять пленных без уколов, там, мол, ответственный момент, первую балку ставить надо… Брат возражать не стал.

Однако окончательно спасли Бориса от уколов совсем не его «подвиги» в игре в коробок и даже не шаманское целительство лепестками. Ему удалось продемонстрировать «духам» свои технические таланты и навыки, и это действительно подняло его авторитет на невероятную высоту. Ну по шкале узников, конечно…

А вышло всё спонтанно: однажды «духи» в очередной раз приволокли в лагерь совершенно «убитый» «уазик». В лагерь часто таскали разную поломанную технику, поскольку афганские умельцы (подчас, кстати, даже неграмотные) порой творили чудеса и могли чуть ли не БТР собрать из трех велосипедов. Только, чем дольше длилась война, тем меньше таких умельцев оставалось: зачем работать, если привычней воевать?

Но тут эти местные мастера развели руками. «Уазик» хотели уж было на стрельбище отволочь, чтобы сделать из него гранатометную мишень, но тут Абдулрахман откуда-то нарисовался, сунул нос в мотор, а потом стукнул себя в грудь и сказал, что починит двигатель. Моджахеды возражать не стали и даже разрешили шурави взять металлические инструменты — ему действительно уже худо-бедно доверяли…

Борис провозился с этим тарантасом почти целый день и, когда охранники начали было уже раздражаться и терять терпение, всё-таки запустил двигатель. И мало того, что запустил, ещё и проехался на ожившем автомобиле несколько метров. «Духи», что называется, просто обалдели. Загомонили, стали руками размахивать. Кто-то побежал звать Азизуллу. Тот явился, долго ходил с умным видом вокруг «уазика», потом бросил охранникам короткое распоряжение и ушёл, явно довольный.

В тот вечер Бориса впервые накормили почти досыта — разваренным рисом с жирными остатками курсантской шурпы. Честно говоря, много есть Глинский и сам побоялся — не знал, как скукожившийся желудок отреагирует… Но он — ничего, вроде выдержал…

Когда Абдулрахману прилепили «профессиональную» кличку — «Мастери»,[93]он невольно вспомнил почти тёзку — Мастера, но нет, до него, «мобилизовавшего» саму Индиру Ганди для «нештатного» возвращения домой, капитану Глинскому всё же было далеко. Зато к нему теперь, как в мастерскую, стали возить всякую битую и неисправную технику — а она, честно говоря, на границе между Афганистаном и Пакистаном почти вся была такая. Полностью исправную и не битую там найти — это надо было ещё постараться… Так что вскоре Бориса не только колоть перестали, но и постепенно освободили от производства кирпичей и других тяжёлых работ. Ну и кормить стали лучше. А ещё — невиданное дело — его даже пару раз Азизулла лично сигаретами угостил. Даже при курсантском мулле… Нет, правду говорят, что с умелыми руками где угодно не пропадёшь…