Путешествие Сократа - Дэн Миллмэн

— ...Нет, хватит с меня и Закольева, и крови... опозорился, до конца дней... хватит...

Невольно напрягшись, Сергей поставил стакан. Он сидел, не шелохнувшись, прислушиваясь, но больше ничего не услышал, кроме тяжелого дыхания незнакомца. Осторожно взяв свою бутылку, Сергей как ни в чем не бывало пересел за другой стол. Незнакомец даже не поднял на него глаз — он дрожащей рукой налил стакан водки и осушил его в несколько глотков. Несмотря на то что прошло уже столько лет, Сергей не мог не узнать его. Это был один из тех, с кем он уже встречался — тогда, в тот страшный день.

Вскоре человек поднялся и неверными шагами, продолжая что-то бормотать себе под нос, пошел через улицу. Сергей следил за ним взглядом, пока тот не вошел в тот же постоялый двор, где остановился Сергей. Быстро перейдя через улицу, Сергей заметил, как тот, спотыкаясь, стал подниматься по лестнице. Сергей же решил остаться в прихожей и провел там ночь, даже не помышляя о еде или постели.

Вполне может быть, подумал он, что утром этот человек, сам того не зная, приведет его к остальным.

Поведение атамана вызывало беспокойство в лагере еще до случая с лошадью Гумлинова. Теперь же весь прежний, годами отлаженный порядок стал разваливаться на глазах. Не прячась, все в открытую говорили, что Закольев рехнулся и добра теперь не жди.

Они совершили еще один набег, и снова в лагерь вернулись не все. Один из евреев встретил их в дверях с вилами, пока его жена выводила детей через задний ход. И, прежде чем его самого удалось положить, он успел пробить вилами грудь одному из лагерных старожилов, Чертосскому. Еще одного из закольевской банды убил ударом ножа в спину какой-то мальчишка, выскочивший неожиданно, словно из- под земли.

Уже на обратном пути в лагерь многие из бандитов, не прячась, переговаривались о том, а не завернуть ли своих лошадей и ехать куда глаза глядят, вместо того чтобы возвращаться в опостылевший поселок. Один из них тихо сказал тому, кто ехал с ним рядом:

— ...Как думаешь, если пойти в монахи — сможем замолить грехи? За все то, что совершили?..

Тот только покачал головой:

— Слишком много мы с тобой, брат, кровей пролили... Хоть и жидовская, а все кровь невинная. Ой, не знаю, не знаю... Слишком поздно. Потеряли мы свои души...

Перед самой вечерней тренировкой, которую она теперь выполняла в одиночестве и больше по привычке, Павлина решила повидаться с Константином. Нужно было успеть до того времени, когда отец вернется с патруля. Она обшарила весь лагерь и нашла его на скалистом утесе, нависавшем прямо над водопадом, — Константин сидел, глядя на воду, что белыми брызгами разлеталась внизу. Устроившись рядом с ним, Павлина рассказала ему: скоро ей придется покинуть лагерь, чтобы довести до конца то дело, к которому приставил ее отец.

— Не каждой девушке по силам такая задача, — говорила она, словно стараясь убедить саму себя. — Теперь понимаешь, для чего были нужны все мои тренировки? Поэтому-то я и жила не так, как все остальные женщины в поселке... на особых правах, можно сказать...

Павлина пристально взглянула на своего друга. Она отчаянно нуждалась в его поддержке, в тех теплых словах, которые он всегда умел находить для нее. Но сейчас она ничего не могла прочесть на его лице, которое прежде всегда было открыто для нее.

— Он мне сам так и сказал: это твое предназначение в этой жизни. Понимаешь? Предназначение, вот как! — почти умоляющим тоном закончила она.

Не в силах терпеть его молчания, она схватила его за руку:

— Ах, Контин! Так хочется верить, что я для этого готова! Мне так нужна эта победа... и моему отцу тоже, чтобы у него... чтобы рассудок вернулся к нему...

В этот миг она запустила руку за пазуху, и у Константина перехватило дыхание. Вытащив медальон, она показала ему лица на выцветших фото, что неразрывно связывали ее с ее прошлым, которого сама она не могла помнить.

— Я делаю это и для них тоже, — сказала она. — Отец настаивает, чтобы со мной пошел Туморов. Ах, если бы вместо него пошел ты...

Он уже было открыл рот, чтобы рассказать ей все, всю ту правду, которую хотел открыть ей так давно и так долго не решался заговорить, — но что было известно ему наверняка? Только догадки, которые он строил из обрывков подслушанных разговоров? И даже если бы он заговорил — поверила бы она ему? Или его откровенность стала бы катастрофой для них обоих?

Павлина надеялась, что Константин поддержит ее, согласится с тем, что это ее судьба, порадуется, что она готова выполнить такое сложное задание, — но смятение, отразившееся на его лице, как бы он ни пытался скрыть его, наполнило ее сердце еще большей тоской.

В тот же вечер, когда Павлина ушла, Константин наконец решился: он уйдет из лагеря, навсегда, бесповоротно — и, рассказав ей обо всем, постарается убедить ее уйти вместе с ним. Он еще и еще раз прокручивал в голове все, что могло ожидать его в жизни после побега. И какую бы дорогу он ни представлял для себя, Константин приходил к одному и тому же решению: они должны уйти вместе. Это была их единственная возможность найти свое счастье. Они должны бежать отсюда, ради своего будущего, ради своих молодых жизней. Бежать — этой же ночью.

Константин прекрасно понимал, какой непростой выбор предстоит сделать Павлине — между привычной ложью или горькой правдой. Ему оставалось только верить и надеяться, что ее чувство к нему было достаточно сильно и она сможет оставить свою привычную жизнь ради него и его правды.

Но если она не сможет пересилить себя и не пойдет с ним, он все равно не изменит своего решения и уйдет один. Уйдет с надеждой, что в один прекрасный день у него получится заработать достаточно денег и вернуться за ней. Ему даже думать не хотелось, что придется расстаться с единственным человеком, который служил ему постоянным напоминанием о том, что любовь возможна в этом мрачном мире.

Константин бросился к овину, где тренировалась Павлина, торопливо огляделся и, убедившись, что никто их не слышит, быстро заговорил:

— Павлина, сегодня вечером жди меня у водопада! Только никому не говори, куда идешь!

Затем, прежде чем она смогла ответить, бросился прочь. Если они уйдут ночью, думал он, никто не хватится их до самого утра.

И все могло бы так и выйти, если бы не Елена, — она как раз возвращалась к себе в избу и случайно услышала сказанное Константином. Она остановилась, стараясь, чтобы молодой человек, припустившийся бежать, не заметил ее. Затем, как ни в чем не бывало, пошла дальше.

Позже, когда уже почти стемнело, Константин устроился в укромном месте среди зарослей папоротника возле самой вершины водопада. У него было достаточно времени подумать о многом. Он и прежде поражался, как это «папка» до сих пор не обнаружил это место. Возможно, все-таки обнаружил, да виду не подал, подумалось ему, и от этой мысли он, сам не зная почему, разволновался.

Он вдруг подумал о том, чтобы помолиться. Он слышал, как кое-кто в поселке опять и опять заговаривал о Боге, о рае и аде, но сам он мало что смыслил в религии, а научить его этому, как и многому другому, никто не помышлял. Прежде он никогда не молился, хотя видел, как молятся другие. Но теперь он и сам встал на колени, слабо представляя, к кому надо обращаться. Но если есть где-то всемогущее существо, сказал он себе, то его молитва — о безопасности Павлины. Ах, как бы он хотел просить о ее любви — но эту любовь она могла подарить ему только сама.