Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

Каких депутатов? От кого депутатов? Да неважно!

В него вошли: Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Гвоздев, Соколов, Стеклов-Нахамкес и еще несколько человек. Вскоре появились и депутаты — по одному человеку от роты и от каждой тысячи рабочих. А в 10 часов вечера уже началось заседание Совета рабочих и солдатских депутатов. Утвердили Исполнительный комитет, председателем стал социал-демократ Чхеидзе, товарищем председателя — Керенский. Оба — принципиальные противники монархического строя. Любого, даже самого сверхконституционного.

28 февраля Совет министров Российской империи трусливо заявил об отставке, и всё полетело в тартарары.

Таким образом, не думский Временный комитет с системными оппонентами монархическому порядку, образованные и состоятельные люди, а иной социальный слой, крестьянские общинники в серых шинелях и разночинцы во главе с социалистами и масонами, неожиданно оказались революционной властью. Как говорил великий революционер Мао Цзэдун, «Винтовка дает власть».

Впрочем, Николай II еще не признал поражения, в его распоряжении были все фронтовые части, что позволяло бороться с большими шансами на победу.

При этом, конечно, надо помнить, что его жена и дети находились в Царском Селе, рядом с восставшей столицей, то есть самые близкие люди в любую минуту могли превратиться в заложников.

Собственно, именно так и произошло. И снова по вине Александры Федоровны.

Уже 27 февраля ближе к полудню она отправила мужу телеграмму: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Алис».

Спустя почти два часа снова телеграфировала: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции. Алис».

Вечером в 9 часов 50 минут она отправила еще одну телеграмму: «Лили провела у нас день и ночь, не было ни колясок, ни моторов. Окружной суд горит. Алис».

Через десять минут в Царское Село позвонил военный министр Беляев и, ссылаясь на Родзянко, советовал немедленно увозить императрицу с детьми куда угодно из Царского Села — завтра может быть поздно.

Представим положение бедной Александры Федоровны: тяжело больные дети, муж очень далеко, морозная ночь. А во дворце тепло, спокойно, муж обещал вскоре прибыть. Авось еще утрясется…

И она никуда не поехала, хотя, конечно, надо было бежать без оглядки.

Как высокообразованная дама (доктор философии), Александра Федоровна прочитала много книг о русской жизни. Наверное, она читала и «Капитанскую дочку» великого Александра Пушкина. Мы имеем в виду вот эти строчки:

«Состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды, или не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка…»[270]

Может, читала, а может, и не читала, так как это строки из «Пропущенной главы», которая представлена не во всех изданиях.

В общем, тогда в Царском Селе уж точно мало кто представлял реальную обстановку. А ведь возьми Александра Федоровна да и покинь в ночь на 28 февраля романовское гнездо?

27 февраля Николай II наконец осознал угрозы и записал в дневник: «Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия!» Он послал в столицу старого, заслуженного, но уже изношенного генерал-адъютанта Н. И. Иванова с батальоном георгиевских кавалеров «водворить порядок», вызвал с фронта десять полков и сам решил ехать в Петроград, не подозревая, что тем самым отдает себя в руки революционной стихии.

28 февраля восстание перекинулось на окрестности города. В Кронштадте убили адмирала Вирена и десятки офицеров. В Царском Селе местный гарнизон разгромил все винные склады. Что же до охраны царской семьи, то она объявила нейтралитет.

Все окружение царя ратовало за политические уступки, но царь считал, что уступки только придадут восставшим больше уверенности в своих силах и безнаказанности.

Судьба второй раз напомнила ему о беззащитной его семье, комендант Александровского дворца позвонил из Царского Села и спросил: не желает ли его величество, чтобы императрица с детьми выехала ему навстречу?

Ответ: нет, ни в коем случае, он сам приедет.

Тем временем новая власть начала действовать. Военную комиссию Временного комитета возглавил старый недруг царя А. И. Гучков, его заместителем стал очень толковый инженер (тоже масон, но «уснувший», то есть недействующий) П. И. Пальчинский, который предпринял необходимые организационные меры для упрочения власти: установил охрану электростанций, военных заводов, захватил вокзалы, телеграф, почту, арсенал, Государственный банк, Экспедицию ценных бумаг, Генеральный штаб. Комиссар путей сообщения и инженер-путеец А. А. Бубликов по железнодорожной телеграфной сети, неподконтрольной ни военным, ни полиции, отдал команду задержать царский поезд.

В это время Шульгин с мандатом Временного комитета направился в Петропавловскую крепость, уже окруженную вооруженной толпой. Он предотвратил штурм и разгром исторической твердыни, распорядился выпустить несколько арестованных солдат-запасников, произнес речь и разрешил поднять над крепостью красный флаг. Удовлетворенная толпа разошлась искать новый объект для освобождения и разгрома.

Конечно, «предательство» Шульгина было вписано монархистами в его послужной революционный список.

Вообще положение нашего героя было не из легких. Вступив в Прогрессивный блок и став одним из его лидеров, он ставил целью удержать оппозиционную волну в границах добропорядочности и привести к сотрудничеству с монархистами. Как писал А. И. Солженицын, «чтобы кадетов превратить в патриотов».

Наш антисоветский нобелевский лауреат доходчиво объяснил душевное состояние Василия Витальевича, недаром приезжал к нему консультироваться: «Так теперь поднялось в Шульгине старое его ощущение ненависти к революции, это дрожное нутряное чувство киевского Девятьсот Пятого года. За многими годами воротившейся мирной жизни, за шумными думскими прениями, разоблачениями правительства — он как-то совсем его забыл. А теперь час от часу оно вставало в душе, дорастая уже и до бешенства: пулеметов бы!»

Посмотрим, как рассказал об этом Шульгин на очередном допросе во внутренней тюрьме МГБ в октябре 1946 года: «Начавшуюся в феврале 1917 года революцию я встретил враждебно. Острое чувство ненависти к восставшему народу, ко всему революционному снова появилось во мне, как это уже однажды было во время революции 1905 года. В памятные дни февраля 1917 года многотысячные толпы народа, восставших солдат и рабочих запрудили улицы Петрограда. Народ ворвался в Таврический Дворец, где заседал комитет Государственной Думы, начались аресты бывших министров царского правительства и других видных деятелей царизма. И мы этому не могли противодействовать. В этих словах „Пулеметов! Пулеметов…“ я выразил ненависть к революции и тогдашние мои и моих коллег по Государственной Думе чаяния. Нам хотелось опереться на какие-либо вооруженные силы, чтобы из пулеметов расстрелять восставших рабочих и солдат и восстановить нужный нам в столице порядок. Но ни вооруженной силы, ни пулеметов у нас — членов комитета Государственной Думы не было. Поэтому на непрерывных, непрекращающихся заседаниях комитета мы все время искали выхода из создавшегося положения и, наконец, в ночь на 2 марта 1917 года решили, что, может быть, пожертвовав Николаем II, удастся спасти ему жизнь, а нам монархию».